Советский авангард 1920-х годов существенно продвинул развитие мирового кино как искусства. На фильмы Эйзенштейна, Пудовкина, Дзиги Вертова равнялись не только сверстники этих режиссеров в СССР и других странах, но и те, кто позже совершали свою революцию в киноискусстве: итальянские неореалисты, режиссеры французской новой волны, наконец, советские шестидесятники. В блестящем ряду великих реформаторов кино — тех, кто творил в молодой Стране Советов, — стоит и имя Александра Довженко.

Как минимум три его фильма являются обязательными к «прочтению» студентами всех киношкол мира: «Звенигора» (1928), «Арсенал» (1929) и «Земля» (1930).

Никто ничего понять не может, а называется «Звенигора»

А прозвучало это имя впервые во всесоюзном кинематографическом кругу так. Однажды, в 1928 году, в квартире Сергея Эйзенштейна раздался звонок. Растерянный посланец ВУФКУ (Кинофотоуправления Украины) умолял самого знаменитого режиссера прийти посмотреть новую картину начинающего режиссера с Одесской кинофабрики. Все в ней было странно и непривычно для начальников украинской кинопромышленности. «Умоляю, посмотрите, что нам прислали за фильм, — причитал представитель ВУФКУ. — Никто ничего понять не может, а называется “Звенигора”». Пришлось Сергею Эйзенштейну и Всеволоду Пудовкину пойти на просмотр — ставить «диагноз». Автор фильма — уже не первой молодости, 34-летний Александр Довженко. На Одесскую кинофабрику он пришел из харьковской газеты, где работал художником-карикатуристом. А до газеты служил по дипломатической линии, в Берлине учился на живописца и дружил с передовыми художниками-экспрессионистами. Необычная биография… Впрочем, тогда в кино стекались таланты из самых разных, порой неожиданных областей.

А «Звенигора» Довженко, которую показали московским экспертам, поразила совершенно оригинальной поэтикой. Это был революционный эпос, но он настолько органично вырастал из вековой истории украинского народа, настолько эстетически соответствовал природной романтичности, метафоричности украинского фольклора, что стало ясно: именно с этого фильма по-настоящему начинается национальная кинематография Украины. «И когда дали свет, мы все почувствовали, что перед нами одно из замечательных мгновений кинобиографии, — писал позже Эйзенштейн о том вечере. — Перед нами стоял человек, создавший новое в области кино».

Крестьянский сын и поэт — как Есенин

Большой художник, Эйзенштейн констатировал появление в стане советских кинематографистов уникального автора — Александра Довженко, или, как называл себя сам новоявленный гений, Сашко. «Звенигора» с огромным успехом не только прошла по советским экранам, но и была представлена за рубежом. Восторженными рецензиями разразились интеллектуалы, увлеченные идеями коммунистического движения. Имя Довженко теперь звучало по миру в одном контексте с именами главных деятелей советского художественного авангарда. Он был певцом революции от кино, как Маяковский в поэзии или Мейерхольд в театре. Однако в блестящем ряду создателей мифа о революции Довженко очевидно отличала его корневая связь с народом. И в этом фигура Сашко сравнима с фигурой Сергея Есенина. Оба были поэтами, просто Довженко изъяснялся средствами кино. И оба крестьянские сыны, которые на протяжении всей жизни чувствовали глубинную связь с землей и народной культурой. Народ для них был не абстракцией, а чередой родных и хорошо знакомых лиц, судеб. Недаром оба так болезненно переживали перегибы реформ на селе: Есенин ощущал гибель старого уклада жизни в деревне как личную трагедию, а Довженко не мог найти оправдания издержкам коллективизации. Их судьбы похожи и в том, что оба родились в простых крестьянских семьях, и в том, что обоих с детства отличала обостренная впечатлительность, что в искусство пробирались небыстро (Есенин служил приказчиком, работал в типографии, Довженко учительствовал в сельской школе, после Гражданской работал в консульстве советской Украины в Польше). Через всю жизнь пронес Довженко восторг от поэтической красоты Черниговщины, от полнозвучности родного языка и мудрости народа, запечатленной в украинских «думах». В его великой «украинской» трилогии — «Звенигоре», «Арсенале», «Земле» — принципиально важными персонажами являются деды. Этот кочующий из фильма в фильм образ воплощал «дореволюционный» народ так, как его чувствовал Сашко (его воспитывал прадед Тарас — прекрасный рассказчик и пересказчик фольклорных произведений): трудяги, много бед, несправедливостей, разорений от войн и междоусобиц претерпевшие в веках, эти люди с опаской смотрели на революционные переустройства жизни. Сашко любил их, почитал как носителей особой народной мудрости и памяти о бедах и свершениях народа, но с горечью понимал, что новую жизнь они понять и принять до конца не способны. У деда в «Звенигоре» два внука: Тимош — за советскую власть, Павел — националист и по складу личности кулак. Как во многих произведениях о Гражданской войне, кровавый идеологический разлом проходит через семью. Павел гибнет, как должен погибнуть, по мысли революционного автора, старый мир, а Тимош «всплывает» в следующем фильме «Арсенал», воскрешающем на экране восстание рабочих на киевском оружейном заводе в 1918 году. Тут Тимош уже стал пролетарием, убежденным большевиком. Гений Довженко оправдывает совершенно сказочную, былинную небывальщину, когда Тимоша пытаются показательно расстрелять гайдамаки, но пули отскакивают от него. Рабочий класс не убьешь — такова восхитительная в своей наивности и действенности метафора Довженко.

Философия «Земли»

Как это часто случалось с шедеврами советского кино, «Земля» (1930) Довженко получила всемирное признание через несколько десятилетий после того, как была сделана. Режиссер снимал ее на только что открытой Киевской кинофабрике и мыслил продолжением заветной темы, эпической фреской о схватке старого и нового. «Земля» — из тех историй, которые понятны зрителю в любой точке планеты. При этом автор в ней рассказывает именно об украинском селе, плачет по землякам, восхищается земляками. Так признаться в любви к родине, как это сделал Довженко в «Земле», может только тот, кто на этой земле родился и вырос, кто питался с нее во всех смыслах слова. Довженко был убежденным коммунистом и боролся за укоренение советской власти — боролся своим кинематографическим «оружием», но как художник он чурался трескучего языка плаката. В «Земле» он достиг апогея поэтической формы и добрался до философских вершин в осмыслении истории, круговорота жизни и смерти на земле. Эта картина по сей день остается в числе шедевров, потому что в ней разлито много больше смыслов, нежели голое утверждение неотвратимости победы пролетариата. Победа победой, но она омыта кровью. Главный герой «Земли», крестьянский парень, комсомолец Василь спешит приблизить механизацию на селе и уговаривает таких же, как он, продвинутых сельчан добыть и освоить трактор. И вот когда он счастлив, когда трактор пашет, хлеб зреет, а красавица Наталья мечтает с ним вслух о скорой семейной жизни, недруг из затаившихся кулаков стреляет Василю в спину. Стреляет коварно, ночью, из темноты, когда Василь танцует на пустой улице от радости. Эпизоды похорон Василя — любимца сельчан, красавца-жениха, устремленного в будущее человека — высекают совершенно беспрецедентную эмоциональную ноту. Звучат одновременно горе и надежда. Отчаяние и философское предвидение продолжения жизненного цикла. Сама земля провожает Василя — ветви яблонь клонятся и задевают его неподвижное лицо, когда несут гроб по селу. Но эта же земля колосится хлебами на вспаханном Василем поле. Гибнут праведники, и нарождаются новые — им предстоят свои схватки с подлецами.

Рекомендуем почитать:

Демьян Бедный не позволил издеваться над тракторизацией

Неожиданный прием ждал картину Довженко. Впрочем, если восстановить контекст дней, в которые она оказалась представлена первым зрителям (это были опять же кинематографисты, писатели, журналисты), то причины резкого неприятия станут яснее. Шла первая пятилетка, и бой с «затаившимися кулаками» принял характер мании. Газеты пестрели кричащими лозунгами, призывами к расправе. От художников по «деревенской теме» ждали того же — агиток. «Земле», с ее тоном гуманистического сострадания и к «сознательным», и к «заблудшим», шили дело с первых же показов. Поэт Демьян Бедный кричал, что это «издевка над тракторизацией советской деревни». И что на экране сплошь «кулацкая природа, кулацкая рожь, кулацкие яблоки»… Критик Д. Заславский ехидно сравнивал Довженко с украинским философом Григорием Сковородой, «человеком умилительной жизни и христианского благочестия». Фильм таки выпустили в прокат (в несколько переработанном по настоянию Главка виде: «чтобы кадры, относящиеся к классовой борьбе, выступили на первый план и заняли больше места»), но успеха у широкой публики он тогда не снискал. Во-первых, он очевидно опережал свою кинематографическую эпоху и был публике не по зубам. Во-вторых, разгромные рецензии и стенограммы обсуждений-судилищ, опубликованные в прессе, создали картине обидную антирекламу.

Судьба «Земли» Александра Довженко вписана в неблаговидную главу истории советского кино, повествующую об иезуитском цинизме кинематографического руководства: те блестящие авторские фильмы, которые казались этому самому руководству «неполезными», даже крамольными и потому непригодными к показу широким массам советского зрителя, отправлялись на мировые кинофестивали — то бишь на ярмарки достижений в области искусства. И чаще всего там эти фильмы ждала высочайшая оценка и призы. Так, «Земля» оказалась в числе советских фильмов, отправленных в 1932 году на первый Венецианский кинофестиваль, и там произвела огромное впечатление на кинематографистов-практиков и критиков. Спустя много лет итальянские историки кино Карло Лидзани и Массимо Мида писали: «Теперь уже установлено, что в самых значительных и волнующих произведениях итальянского неореализма, прежде всего в работах Росселини и других, глубоко ощущаются хорошо усвоенные уроки Довженко».

В 2015 году, когда ЮНЕСКО праздновала свое 70-летие и определяла списки шедевров в областях разных искусств, «Земля» Александра Довженко вошла в список шедевров мирового кинематографа.

Последнюю кинопоэму Александра Довженко дописала жена

Травля «Земли» сильно подкосила Довженко. Не до конца, но он оправился через несколько лет. Фильмы «Аэроград» (1935) и «Щорс» (1939) вернули имя Довженко в когорту первых имен советского кино. И это счастливое исключение из трагического правила той эпохи, когда множество киноавангардистов оказались резко отстранены от строительства «правильного» экранного образа Страны Советов. Как бы то ни было, шедевров, равных «Земле», он больше не создал — не давали снимать о заветном, брали в тиски «тематического планирования». Александр Петрович дожил до «оттепели», воспрял со свойственной его натуре волей к жизни и творчеству. Запустился с масштабным фильмом о строительстве Каховской ГЭС и сопутствующем глобальном переустройстве местности под Киевом. Это снова была история о том, как старый мир уступает новому, и снова это была кинопоэма — «Поэма о море». Но перед первой назначенной съемкой, 25 ноября 1956 года, Довженко скончался от инфаркта. Фильм сняла вдова режиссера, актриса и режиссер Юлия Солнцева.