Все самое интересное о жизни стран-соседей России
  • PERSPECTUM
  • Лица поколения
  • Александр Коберидзе: «Скорость коммуникации не оставляет места для сказки»
    Кинорежиссер из Грузии – об общении на «вы» и на «ты», ностальгии, магии кино и мистике в жизни
Обновлено: 19.03.2024
Лица поколения
11 минут чтения

Александр Коберидзе: «Скорость коммуникации не оставляет места для сказки»

Кинорежиссер из Грузии – об общении на «вы» и на «ты», ностальгии, магии кино и мистике в жизни





















































































































































































Фото:MARIUS LAND

Алина Ребель

Дипломный фильм молодого Александра Коберидзе «Что мы видим, когда смотрим на небо?» получил престижную награду федерации кинопрессы ФИПРЕССИ на Берлинском кинофестивале 2021 года. Медитативная история о юноше и девушке, которые встречаются на улицах Кутаиси и чувствуют, что эта встреча для них очень важна. Но на свидание они прийти уже не смогут – мистическим образом оба они внезапно просыпаются совсем другими людьми. И внешне, и внутренне – каждый теряет свой главный талант, призвание. Картина хронометражем в 2,5 часа не просто история любви и поиска друг друга – это вдумчивое, всматривающееся в красоту природы и человека повествование, отсылающее опытного зрителя к традиции старого грузинского кино.

Александр, ваша картина «Что мы видим, когда смотрим на небо?» длится два с половиной часа. В фильме нет ни мобильных телефонов, ни сияющих рекламных вывесок. Он как будто вне времени. Вернее, из того времени, когда снимались фильмы, на которых мы выросли.

В моем фильме действительно много грузинского кино того времени. Я смотрел и смотрю его очень много. И когда писал сценарий, и когда делали раскадровку, и когда мы думали, каким будет наш фильм. Но там ведь не только старое грузинское кино. Там много цитат из разных фильмов разных стран. Но по духу это, конечно, ближе к грузинскому кино прошлого века. Я думаю, это кино, которое мне ближе всего. А если говорить о времени, то, с одной стороны, в фильме есть элементы, которые не дают ощущения времени, нет признаков нашего времени, люди даже общаются в нем не так, как сегодня. На английском языке это непонятно, но в грузинском языке (фильм снят на грузинском. – Авт.) есть обращение на «вы». И девочка с мальчиком довольно долго знакомятся, не переходя на «ты». Это отсылка даже не к кино, а к классической литературе, когда молодые люди обращались друг к другу на «вы».

А сегодня в Грузии незнакомые люди обращаются друг к другу на «ты»?

Молодые люди да. Если я сейчас познакомлюсь с кем-то своего возраста, буду с ней на «ты». А если моложе, тем более.

Почему же ваши герои обращаются друг к другу на «вы»?

Это, наверное, воспоминание о тех временах, когда люди бережнее относились друг к другу, когда было больше времени на знакомство, на этот переход от «вы» к «ты». С другой стороны, было важно не впасть в романтическое видение полностью. Нужно было возвращать зрителя туда, где мы на самом деле присутствуем.

И где мы присутствуем? Пока в картине не появился футболист Месси, было действительно ощущение, что вы снимаете ностальгическую историю об ушедших временах. Это ностальгия?

Я старался несколько слоев показать. Для меня отношения, когда люди на «вы» общаются, – из старых времен. А потом я ввел момент чемпионата мира, на котором Месси забивает два гола и Аргентина становится чемпионом мира. Такого никогда не было. Это или мечта, или фантазия будущего. Когда я разговариваю с людьми, вижу, что они ощущают какую-то безысходность сегодня. Не из-за повседневных проблем, а в каком-то глобальном смысле. Трудное время. Даже в климате происходят изменения. Самое трудное – каждый человек соучастник этого разрушения. И в мире, где есть ощущение такой вот безысходности, иногда проскальзывают видения будущего, где все не так плохо. А даже наоборот.

То есть ваш фильм – это мечта о будущем?

Не только. В чем-то это взгляд назад, в чем-то в будущее, а в чем-то мой фильм про сегодня тоже.

Еще одно уникальное ощущение от вашего фильма – теплый южный город, в котором все одна семья. Нет ритма современной жизни. Ваши герои знакомятся, столкнувшись на улице, и героиня роняет книжку. Сегодня она бы уронила мобильный телефон. Дальше они бы не договаривались о встрече, а обменялись номерами мобильников и начали бы переписываться в каком-то из приложений. Сейчас бы они не потеряли друг друга, потому что один из них не пришел на встречу, а просто списались бы в мессенджере. Вы намеренно убрали эти признаки времени?

В фильме «Кровопийцы» Юлиана Радльмайера есть момент, когда герой рассказывает, как его огорчает, что сейчас у него дома поставят телефон, и закончатся прогулки до телеграфа и за сигаретами, которые он курил по дороге. И – конец раздумьям, которым он предавался в это время. Все будет происходить быстрее, а это значит, что глупого будет происходить все больше, а хорошего все меньше. Да, это идеалистическое видение соцсетевого мира. Но у меня есть ощущение, что скорость коммуникации, которая сейчас есть, не оставляет места для сказки, которую я хотел рассказать. Не исключаю, что кто-то другой сможет рассказать сказку, которая полностью происходит в Фейсбуке.

В Грузии остался этот дух теплого братства, семейственности?

Если внимательно присмотреться и вдуматься, все это осталось. И в Кутаиси, где я снимал фильм, этого, конечно, больше, чем в Тбилиси. Тбилиси хоть и небольшой город, но переполненный машинами, скоростями, раздраженными людьми. Конечно, и здесь можно встретить теплого человека. Но в Кутаиси этого больше. В маленьких городах, в деревнях люди так и живут, и только этим и живут. В последние 30 лет стране пришлось пройти через очень трудные времена. И Грузия сохранилась только потому, что вопреки всему есть люди, которые сохранили достоинство и теплое отношение друг к другу. Когда такое видишь, это очень мотивирует сделать кино не о том, как все плохо.

В вашем фильме у машин, фар, рева моторов – своя роль. Они агрессивно врываются в реальность сказки, угрожают, выдергивают из завороженного созерцания.

Я рад, что вы это заметили. Когда мы снимали, в некоторых сценах волновались, чтобы не было машин. А в других мы как раз хотели, чтобы реальность въехала в кадр. Чтобы проснуться.

Вы уже несколько раз сказали, что снимали сказку. И в фильме есть мистическая линия. Откуда появилась идея о том, что двое вдруг резко изменяются – и внешне, и теряют свой главный талант, призвание?

Я писал какой-то другой сценарий, тоже сказку, и прочел как-то очень много сказок в тот момент. Никакой конкретной мифологической истории подобной не читал. Но в мире сказок немало перевоплощений. Скорее я опирался на ощущение, что возможно все.

В мире кино или в нашем мире?

В нашем мире. Если мы что-то снимаем, оно должно существовать. Если это маленький куст или водосточная труба, они должны существовать. Так же и с мистической стороной жизни. Вся магическая история не только о том, что повседневные вещи бывают странными сами по себе, но и о том, что они могут оказаться вообще недоступны. Можно проснуться совершенно другим человеком.

Если верить вашему фильму, кино возвращает нас к себе. Это про вас история?

Необязательно вернет. И кино вернуло моим героям не себя, а друг друга. Они узнают друг друга через кино, но остаются теми, кто они есть. Это не история про меня. Фильм появился, когда я размышлял, что может мне помочь, если такое случится, например, со мной, к кому можно обратиться. Можно написать в Фейсбук, но там помощи не найдешь. Можно попробовать найти каких-то магов, но в Кутаиси я таких магов не знаю. Я должен был найти спасение. А спасение от чуда надо искать в чуде. Одно из современных чудес – это искусство, в частности кино. Там происходят вещи, которые трудно объяснить. Так я пришел в кино – как к виду современного чуда.

А как вы пришли в кино?

Я долго добирался. Учился сначала в Тбилиси на факультете микроэкономики и менеджмента. Потом окончил курс продюсеров. А когда мне было 23 года, поехал в Берлин учиться на кинопродюсера. Два года проучился, но уже через год я начал думать, что нужно переходить на режиссерский факультет. Я до этого сделал фильм в Тбилиси. Мы с другом сняли короткометражный фильм по Хармсу «Старуха». И когда мне было 25 лет, решил: это моя жизнь. До того думал, что, отучившись на продюсера, может быть, буду заниматься чем-то еще. А в 25 лет я понял: хочу посвятить все свое время режиссуре. Мне очень повезло, потому что в нашей школе в Берлине был период, когда можно было изменить специализацию. Потом такая возможность исчезла. И с того дня у меня появилось ощущение, что я делаю все правильно. Жить стало легче.

В детстве вы мечтали стать экономистом?

Рекомендуем почитать:

Я окончил школу в 17 лет и пошел учиться. В то время, чтобы не идти служить в армию, нужно было поступить в институт. А микроэкономика был один из факультетов, на который не так уж трудно было попасть. Я, честно говоря, в 17 лет не хотел ничего делать, только гулять. Но поступать было нужно. И я поступил. О кино тогда совсем не думал.

Как произошел переход от менеджмента к продюсерству?

Я начал в то время смотреть много кино, заинтересовался. Но сразу заявить, что хочу учиться на режиссера, мне показалось слишком большим шагом. И я подумал, что нужно сделать шаг помельче. В театральном университете мне было намного легче ходить на лекции, чем на экономике. Я начал учиться. До того два года просто прогуливал институт. А здесь мне стало вдруг интересно.

Что сказали родители? Экономика – это перспективно, а кино – для родителей иллюзия.

Я для себя решил, что хочу уйти из университета. Пришел домой и сказал: хочу учиться на кинопродюсера. Думаю, они были рады, что я чем-то заинтересовался, потому что до того меня ничего не интересовало, это их волновало.

В вашей семье были кинематографисты?

Мой прадед был режиссером и снял довольно известный фильм, тоже сказку, в Грузии этот фильм все знают. А жена его была актрисой. Его сын – мой дед – писал сценарии. Например, картина «Первая ласточка» про первых футболистов была снята по сценарию моего деда. Поэтому родители, думаю, обрадовались, что я тоже пошел в кино.

Почему вы поехали учиться именно в Берлин?

Во-первых, я с детства учил немецкий язык. А во-вторых, в Германии обучение бесплатное. Для меня не было опции поехать туда, где нужно было платить.

Это распространенная тенденция для молодежи с постсоветского пространства – мечтать уехать. Вы хотели именно уехать или поехали учиться?

Я мечтал уехать и делал для этого все возможное. Многие из моих друзей уезжали. Думаю, главной причиной было то, что хотелось погулять. Сейчас уже в Тбилиси много чего происходит и необязательно куда-то уезжать, чтобы хорошо провести время. А когда мне было 16–17–20, были, конечно, места, но очень мало. И я хотел пожить за границей. Потом это уже совпало с желанием поучиться, потому что, когда окончил театральный университет, почувствовал, что ничего не умею.

Но снимаете вы про Грузию и по-грузински. Вы так и не стали человеком Европы?

Я снимал в Германии и Израиле. Но как только у меня появилась возможность не снимать там, вернулся снимать в Тбилиси. Потому что чем больше времени я проводил в Германии, тем больше понимал: социальные, культурные различия все-таки очень велики. И там много чего, что я не понимаю просто потому, что хоть и прожил там какое-то время, этого недостаточно. Там мой кругозор очень узок. Я там в основном знаком со своими ровесниками, а детей, молодых людей или людей старшего поколения не знаю. Не знаю, как и чем они живут. У меня нет представления о течении жизни, что происходит за закрытыми занавесками. А в Грузии я могу ошибиться, но у меня есть своя версия того, что и почему происходит. Поэтому мне стало ясно, что снимать там мне будет трудно. И фильмы, которые я там снимал, тоже сказки. Но в большей степени сказки, которые с реальностью практически не пересекаются.

Возможно, если бы вы прожили там дольше, та реальность вам бы тоже стала понятнее?

Да, но не представляю, что я мог бы погрузиться в нее настолько глубоко, чтобы потом об этом высказываться так, как мне бы хотелось. Не поверхностно. Есть режиссеры, которые снимают – и отлично снимают, – живя в других странах. Я думаю, это индивидуальное качество людей, они быстро осваиваются и фиксируют какие-то симптомы места и людей. Я нет.

Довольно часто в фильмах молодых режиссеров видно, что автор заигрывает с западной фестивальной публикой. Ваш фильм – хронометражем в 2,5 часа, с очень специфической интонацией. Вы не боялись, что вас не поймут?

Боязнь была еще с предыдущего фильма «Пусть лето больше не настанет никогда». Он был на час дольше, снят на телефон. Но для меня делать тот фильм и монтировать его было настолько приятно, что я совершенно об этом не думал. Мне очень нравилось то, что делал. Когда его закончил, конечно, задумался: я сделал фильм, а его никто не посмотрит. Тому фильму понадобилось довольно много времени, чтобы он дошел до аудитории. Потом случился прорыв – его взяли на несколько фестивалей, и потом его уже стали смотреть. Конечно, у меня не было никакой уверенности, как воспримут мою новую картину. Нам советовали, естественно, урезать на 15 минут, на полчаса, на 20 минут. Но для меня у фильма сейчас самая правильная форма, поэтому я не стал его перемонтировать. Этот фильм – моя дипломная работа. Никто денег на нем не потеряет. Единственное, что поставлено на карту, это прокатная судьба фильма. Но оказалось, что его смогли посмотреть. И взяли на Берлинале.

Опять же интересно, потому что на европейских фестивалях любят кино режиссеров с постсоветского пространства. А режиссеры, в свою очередь, знают, что на фестивали можно продать фильмы о том, как на постсоветском пространстве тяжело живется. В вашем фильме этого совсем нет, несмотря на то что Грузия в последние 30 лет пережила немало тяжелых моментов. Какова она, сегодняшняя Грузия?

Я думаю, отчасти мой фильм тоже о том, какая она сегодня. Показывать людям, которые переживают сегодняшние трудности, эти самые трудности – самое скучное, что можно сделать. Я не исключаю, что социальное кино может быть интересным. Но его надо снимать так, чтобы не было ощущения, что пришел к соседу рассказать, как у меня все плохо. И это никуда не ведет в конце концов, потому что в Грузии потом эти фильмы никто не смотрит.

А как ваши фильмы воспринимают в Грузии?

Мой предыдущий фильм не так много людей посмотрело, было несколько показов всего. Может быть, человек 500 его видели. В широком прокате его не было нигде. Получился непрокатный фильм. Да и с прокатом в Грузии плохо – очень мало кинотеатров. Есть, может быть, один или два зала, которые показывают не голливудское кино. Люди смотрят кино дома в основном. Но те, кто все-таки смотрели мою ленту, восприняли очень хорошо. Новый фильм мы еще не показывали, но ожидания большие, потому что во время Берлинале было много положительных рецензий.

Ваш фильм получил приз жюри кинокритиков ФИПРЕССИ. Как вы отнеслись к этой награде?

Я вообще ничего не ожидал. Мне было уже странно и приятно, что мы попали в конкурсную программу Берлинале.

Впервые за 30 лет ведь грузинский фильм оказался в конкурсе.

Да. Мне было странно, когда люди посмотрели фильм на фестивале и писали нам, что мы обязательно получим «Золотого медведя». Но мы думали: если уже с дипломной работой получить «Золотого медведя», то куда дальше двигаться. Поэтому я очень доволен тем, что мы получили приз ФИПРЕССИ, который я очень уважаю и который подходит для этого фильма. Не слишком громкий, но красивый.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Подписывайтесь, скучно не будет!
Популярные материалы
Лучшие материалы за неделю