Али Шогенцуков: кабардинская легенда
Мадина ХАКУАШЕВА, доктор филологических наук
В 2020 году исполнилось 120 лет со дня рождения моего деда Али Шогенцукова. Эта дата совпала с празднованием 75-летия со дня Победы, великого события, в которое поэт так верил.
10 лет назад нас с дочерью пригласили на празднование 110-летнего юбилея моего деда. В Бобруйске городская библиотека носит имя Али Шогенцукова, ему посвящен большой стенд в центральном музее. Мы посетили братскую могилу, в которой, предположительно, он был захоронен вместе с другими узниками концлагеря. Возле библиотеки осталась голубая ель, которая привезена из Кабарды по инициативе Михаила, младшего сына Али.
Эти дни совпали с международным фестивалем «Венок дружбы», на котором мы тоже присутствовали. Белоруссия сохранила обаяние лучших советских традиций; во время фестивального шествия по центральным улицам Бобруйска к нам подходили доброжелательные улыбчивые люди: «Здравствуйте! Откуда вы?». Среди участников фестиваля были представители многих стран, одетые в национальные костюмы. Когда они доходили до центральной трибуны, из громкоговорителя объявляли страну, и ее посланцы весело приветствовали присутствующих. В солнечных открытых проемах балконов и окон стояли, выглядывали оживленные жители, размахивали флагами, живыми цветами… В небо поднимались выпущенные шары… С тех пор я не помню проявлений подобного массового радушия, единения и надежды на лучшее. Нас очень тепло встретили в администрации города, куда пригласил мэр на официальное мероприятие; памяти кабардинского поэта уделяли особое внимание. Я до сих пор полна благодарности замечательным людям, с которыми довелось встретиться, и никогда не забуду той поездки. Вот уже много лет Нальчик и Бобруйск города-побратимы.
***
На разных этапах жизни ко мне подходили с одним и тем же вопросом: «Почему Али Шогенцуков уехал на фронт?». Его упорно задавали друзья, знакомые, малознакомые, знавшие, что Али – мой дед. И каждый из них читал наизусть большие куски из его поэм и стихотворений.
На самом деле обстоятельства спешного призыва поэта в ряды Красной армии в начале Великой Отечественной войны до конца не выяснены. Странным казался тот факт, что Шогенцуков, занимая ответственное общественное положение в республике (на тот момент – председатель союза писателей), не получил бронь, хотя ее давали многим, например известным трактористам. Совсем недавно, 9 мая 2020 года, из беседы с моим отцом, Андреем Ханашховичем Хакуашевым, я выяснила все подробности. Те причины, которые я домысливала скорее интуитивно, получили фактологическое подтверждение.
В подъезде дома 35 по улице Горького, где на первом этаже проживала семья Шогенцуковых (ныне там музей-квартира), выше жил республиканский военком. У него была украинская фамилия, он носил пышные усы. Как-то вечером сосед позвал деда в гости на чай. Али вернулся мрачным, не стал ничего объяснять супруге, лишь сказал, чтобы она собирала его вещи для скорого отправления на фронт.
Оказалось, в тот вечер он поссорился с военкомом по теме русско-кавказской войны. Дед прямо назвал это событие оккупацией Северного Кавказа и военным преступлением, поскольку произошло массовое убийство и депортация черкесов.
Об этом отцу сообщила жена Али Шаидат Батоковна. В то время мой отец был аспирантом, изучал жизнь и творчество тестя. Все записал и сохранил в личном архиве. Я спросила отца, почему никогда не публиковал и даже не рассказывал об этом. Он объяснил, что в то время цензура была гораздо более жесткой, чем мы представляем, и книга об Али Шогенцукове не вышла бы. Кроме того, у старших поколений имелись сильные внутренние цензоры. Этот материал публикуется впервые с разрешения исследователя.
***
В годы Большого террора по существу был уничтожен весь цвет творческой интеллигенции Кабардино-Балкарской автономной республики и просто мыслящих людей, которые ясно понимали цели, задачи и пути развития национальной культуры. За несколько лет до начала войны Шогенцуков обнаружил слежку за собой, ведь его учителями были Нури Цагов и Адам Дымов, которых вскоре репрессировали.
А дед имел за плечами годы обучения в капиталистическом зарубежье – Турции (есть сведения, что возвращался домой вообще через Францию), не боялся высказываться и действовать, формировался как поэт и личность в кругу внутренне свободных людей. В 1928 году его исключили из профсоюза за то, что работал в медресе. В 1932 году выступал против колхозов: «Будучи в 1932 г. инспектором Баксанского районо, Ш. высказывал антиколхозные настроения» (Архивные материалы на Шогенцукова А. А. Гос. архив КБАССР. Фонд 1, опись 1, дело 2103, с. 2). Очевидно, по этой причине его фамилия не значилась в списке делегатов 1-го съезда писателей Кабарды в 1933 году. Соответственно, не попал он и на 1-й Всесоюзный съезд советских писателей годом позже.
Слежка осложняла жизнь поэта. Его неоднократно предупреждали об ожидаемом обыске, и Шогенцуков каждый раз собирал все рукописи, содержащие сколько-нибудь опасные идеи, увозил в Баксан и сжигал. «Ш. имел связи с участником ликвидированной в 1937 г. контрреволюционной буржуазно-националистической организации – Налоевым Джансохом» (Архивные материалы на Шогенцукова А. А. Гос. архив КБАССР. Фонд 1, опись 1, дело 2103, с. 2). Талантливый ученый, литератор, мыслитель, директор научного института КБАССР Налоев был расстрелян в 1937 году, когда ему было едва за тридцать. Аресты «врагов народа» в 1937–38 годах Шогенцуков рассматривал как уничтожение передовых слоев общества. Архивные материалы подтверждают, что в близком кругу он высказывал антисоветские настроения. Не последнюю роль в пристальном внимании к поэту со стороны НКВД сыграло происхождение: согласно данным, найденным научным сотрудником КБГУ А. Абазовым в Центральном госархиве КБР, Али Шогенцуков был уоркского (дворянского) рода, хотя в соответствии с идеологией начального советского периода имел статус пролетарского поэта.
Дед понимал, что в СССР нет той свободы, чтобы «можно было писать то, что хочется сердцу». Заур Магомедович Налоев рассказывал мне: «Али, я прочитал хорошие стихи в газете! – говорил кто-то из его приятелей. – Разве это стихи? – возражал Шогенцуков. – Приходи, я тебе дома стихи почитаю!». Можно предположить, что в стол он писал гражданскую лирику с острым политическим содержанием. В его творчестве не осталось образцов любовной лирики, возможно, и эти стихи были в числе камерных.
После отправки на фронт в доме поэта, по свидетельству жены, оставался «мешок бумаги», исписанной стихами и поэмами. Али завещал опубликовать их, если не вернется с войны. Рукописи перевезли в Баксан, но после войны они были утеряны наряду с поэмой «Кызбурун».
Из-за выматывающего неусыпного контроля НКВД Шогенцуков решил пойти к Беталу Калмыкову (тогдашний первый секретарь Кабардино-Балкарского обкома ВКП(б). – Ред.). Его приняли без очереди. «За мной постоянно следят, как за преступником, вот я и хотел бы знать, какой за мной грех, кроме честного труда?» – прямо спросил дед. Калмыков рассмеялся и сказал, что очень ценит творчество первого поэта Кабарды, поэтому с ним при его, Калмыкова, жизни ничего не случится. Так и вышло: пока был жив главный проводник сталинских репрессий на Северном Кавказе, Шогенцукова не трогали. Скорее всего, потому, что республике требовался первый поэт, который автоматически становился неприкосновенным. Калмыкова расстреляли в начале 1940 года, а наказание Шогенцукова выразилось в отправке на фронт. Вполне возможно, что сосед-военком спровоцировал ссору, обсуждая самую болезненную для любого черкеса тему. Вероятно, в органах учли, что поэт отличался горячим непримиримым нравом. Но при этом вот такой факт: моя бабушка, когда требовалось зарезать курицу, просила об этом кого-то из соседей, а Али уходил из дома.
***
Вскоре после ссоры с военкомом на имя Али Асхадовича пришла повестка, и в начале сентября 1941 года он в составе строительного батальона отправился на фронт. Бабушка получила от него единственное письмо из-под Ростова с сообщением, что на Украину прибыли благополучно. Под Полтавой эшелон остановился у какого-то колхоза, бойцам приказали убирать коноплю, не успев выдать оружие. По трагическому стечению обстоятельств именно на этом участке немцы осуществили очередной прорыв фронта и захватили в плен безоружных красноармейцев. Вскоре их перебросили в концлагерь под Бобруйском.
Перевозили в вагонах для скота, не кормили. Вот свидетельства нашего земляка Лалу Хафизова, который оказался в одном вагоне и лагере с дедом: «На одной из станций в наш вагон бросили через окно буханку хлеба. Вырывая друг у друга хлеб, мы вдруг услышали грозный голос, от которого все замерли. Он принадлежал черноглазому худощавому мужчине небольшого роста. Это был Али Шогенцуков, с которым я ранее не встречался. Я в жизни не забуду Али и силу его голоса. Он сказал: “Братья, я один из тех, кто чуть постарше вас, выслушайте меня… Наверное, нет народа, видавшего больше войн, чем адыги. У фашистов цель одна – убивать людей или, лишив их рассудка, делать из них подневольных. В той ситуации беспомощности, в которой мы находимся, следует всегда помнить: если мы хотим сохранить уважение к себе, нужно всегда беречь свою честь. Наш враг должен видеть нас чистыми, даже если придется умываться болотной водой и бриться осколком камня, чтобы не прослыть неопрятными… Надо уважать и помогать друг другу. Наши тела не должны просвечивать сквозь рваную одежду, даже если придется стягивать прорехи на рубахе или штанах прутиками и веточками, чтобы нас не приняли за оборванцев. Мы не должны показаться робкими и трусливыми. Но тяжелее всего будет голод, который может заставить потерять свою честь. Поэтому как бы мало ни было еды, необходимо не заглатывать ее сразу, а со спокойствием и терпением делить на всех… чтобы не совершить того, что противоречило бы нашей черкесской совести”. Надзиратели… удивлялись стойкости характера, упрямству и гордости этого невысокого, худощавого человека. Только потом я понял, что из-за уважения к нему надзиратели не заставляли нас, адыгов, делать недостойную работу» (Хабар о последнем слове // Журнал «Дружба народов», № 5, 2015).
Со слов Лалу Хафизова, заключенных заставляли дробить камни. Али отказывался от баланды, которой кормили пленных, слабел день ото дня. Немецкие документы подтверждают, что он умер от голода. Офицеры-нацисты, знакомые с досье каждого заключенного, предлагали поэту сотрудничество, очевидно, чтобы использовать его влияние на земляков. Но каждое предложение он решительно отвергал, после отказа следовали истязания. Али Асхадович погиб в ноябре 1941 года и был захоронен, по свидетельству нескольких очевидцев, в окрестном лесу неподалеку от концлагеря.
Полностью статья была опубликована в журнале «Человек и мир. Диалог», № 3(4), июль – сентябрь 2021