НЕ ДРУЖИТЕ С ПИСАТЕЛЯМИ Один из самых популярных вопросов на встречах с читателями звучит так: «В своих книгах вы описываете реальных людей?»
Я честно отвечаю, что нет, и что персонаж – у меня, по крайней мере – складывается по бессмертной модели Гоголя: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича…».
В чистом виде помещать живого человека в литературное произведение – мне всегда казалось, что это несколько скучно и вообще моветон. Если, конечно, речь идет о художественном тексте, а не о документальном, где как раз следует очень бережно и трепетно сохранять все, что известно о герое, не додумывая ничего лишнего, а если и додумывать – то со всевозможными оговорками.
При этом, конечно же, мне – как и любому другому человеку – периодически встречаются на жизненном пути настолько яркие личности, что их хочется зафиксировать в тексте, как муху в янтаре, перенести в литературу пинцетом, не нарушив ни единой приметы, – но я такое себе позволяю крайне редко, а если уж позволила, стараюсь как можно усерднее запутывать следы. Далеко не каждый человек мечтает стать персонажем романа! Более того, здесь работает удивительная закономерность: если мне хочется написать о какой-то поразившей меня истории, то ее участники просят ни в коем случае этого не делать. И наоборот: если человек ходит за мной по пятам и просит, ну напиши обо мне, пожалуйста, напиши, то ни сам он, ни его история совершенно не вдохновляют. Все как в жизни!
В моих ранних текстах довольно часто фигурировала героиня, походившая на мою подругу юности, – ее эти «появления» ужасно раздражали, и со временем я стала сознательно бить себя по рукам, хотя девушка была очень колоритная, умная, необычная, и в моих рассказах ей было самое место. Дружба наша в конце концов закончилась как раз благодаря моим творческим экспериментам: когда меня начали публиковать, подруга стала злиться уже неприкрыто. И пропала сначала из моей жизни, а потом и из текстов. Недавно она вдруг появилась – и мы снова дружим, пусть не так близко, как в юности, но я о ней на всякий случай не пишу, сюжетов не одалживаю, словечек не присваиваю. Тем более что за минувшие тридцать лет научилась придумывать персонажей, а не «списывать с натуры», чем грешат почти все начинающие авторы (да и не только начинающие, но об этом чуть позже).
Конечно же, для писателя в равной степени важны как умение фантазировать, так и умение наблюдать за реальностью, подлинной жизнью, которая, как известно, переплюнет любую выдумку. На мой взгляд, тот автор, который отказывается от одного или второго из этих умений, обедняет свой инструментарий, что никогда не идет на пользу тексту. Чистый вымысел – как и махровый реализм – в большинстве случаев проигрывает гармоничному соединению первого со вторым (конечно же, я не беру в расчет гениальные случаи – их не так много, чтобы образовалась тенденция). Со мной нередко происходит следующее: чужая реальная история так точно ложится в придуманную мною, что я не могу устоять перед ней и прошу у героя разрешения использовать ее в тексте с условием изменения имен, фамилий, узнаваемых обстоятельств и так далее. Как правило, все сразу же соглашаются, даже если речь идет об очень интимных или очень тяжелых моментах. Но бывают и исключения. Когда я работала над романом «Каждые сто лет», который вышел в прошлом году в Редакции Елены Шубиной (и был включен в короткие списки премий «Ясная Поляна» и «Большая книга»), мне очень хотелось написать об одной трагической истории, случившейся в Екатеринбурге несколько лет назад. Речь там шла о неудавшемся самоубийстве, повлекшем за собой множество драматических событий. Я знала участницу, скажем так, произошедшего и позвонила ей с просьбой позволить мне написать об этом.
«Нет», – сказали мне, и я, вздохнув, положила трубку. Что поделать, придется обойтись, но как жаль, ведь тот случай так точно подходил к моему сюжету, как будто там всегда и был… Можно было, конечно, вспомнить совет Николая Коляды, который когда-то давным-давно возглавлял литературный журнал «Урал» и сказал мне однажды: «Пиши, да и все, не надо никого спрашивать».
Не успела я окончательно впасть в отчаяние, как мне перезвонили: «Я тут подумала… – сказала моя знакомая. – Наверное, будет хорошо, если об этом кто-то напишет. Чтобы люди читали и понимали, что в жизни случается всякое, и даже после этого нужно продолжать жить. Вдруг это кого-то поддержит. Ну и вообще…»
Не знаю, понравился ли роман моей благородной знакомой, даже не знаю, читала ли она его. Проблему «неучастия» в текстах знакомых писателей можно, кстати говоря, решить и таким образом – просто не читать их книги! Так делают, например, двое из моих троих сыновей, а третий, напротив, пристально отслеживает знакомые мотивы и даже моей виртуозности не всегда хватает для того, чтобы «скрыть» источник вдохновения. Но куда деваться, если мать писатель? Жизнь семьи, жизнь детей и моя жизнь неразрывны, близкие обязательно будут появляться в моих книгах – даже если это будет выражено только словесными оборотами, которых никто больше не использует.
Вот почему, когда один мой знакомый (отнюдь не начинающий!) автор весьма узнаваемо вывел меня в своей повести в эпизодической роли подруги главной героини (наградив именем, которое я не люблю!), сын сказал с плохо скрываемым ехидством: «Наконец-то ты почувствуешь, каково это! Он отомстил за всех нас!»
Да, я почувствовала и прочувствовала. Опыт оказался довольно неприятным, хотя пресловутая подруга главной героини была вполне симпатичная женщина, да и вела себя адекватно (я переворачивала страницы, леденея от ужаса: мало ли что придет в голову автору?). Здесь дело в другом – мои собственные переживания (не писательские, а личные), мои жизненные обстоятельства, вообще все, что автор почерпнул из дружеского доверительного общения, стало вдруг общественным достоянием. И я решила… нет, не отомстить, а снизить градус доверия. Сама бы я сделала иначе – спросила разрешения или даже показала бы самые спорные страницы перед публикацией. Но это важно только тем, кто ценит человеческие связи выше литературных (довольно, честно скажем, условных) успехов. Все прочие безжалостно берут «свое добро там, где находят его». Я им отчасти даже завидую, потому что сама, по всей видимости, не способна на такую преданность литературе!
Кроме того, я никак не могу решить, имеют ли право писатели включать в повествование персонажей, навеянных образами другим писателей. И если они вдруг одновременно стали свидетелями какого-то уникального происшествия, переживания, то кому в данном случае принадлежит пальма первенства?
Кажется, в воспоминаниях Леонида Пантелеева был описан случай внезапного появления живой тигрицы в писательском ресторане – его впоследствии описали все, кто там был – каждый, конечно, на свой лад. А у меня есть другая история на эту тему: однажды, возвращаясь из творческой поездки, мы весь долгий полет шутили и смеялись с одним коллегой. Он при этом постоянно что-то черкал в блокноте, а когда самолет пошел на посадку, стал вдруг серьезным и строго сказал: «Всё, что мы здесь сегодня придумали, будет мое!».
Я сказала, пусть забирает – дескать, я еще придумаю. Но сама призадумалась: правильно ли это? Или же сами разговоры о том, что правильно, а что неправильно, что этично, а что неэтично, неуместны, если речь идет о творчестве?
Наверное, чтобы защититься от подобных терзаний, надо просто перестать общаться с писателями. Мы, тем более, люди не самые приятные. Лучше и полезнее дружить с докторами, юристами, сантехниками… Творец же рано или поздно все равно утащит впечатления в свою копилку и превратит чью-то живую боль в стихи, а трагедию – в рассказ. И если вы чувствуете раздражение от непреходящего внимания к вашей жизни, от постоянных вопросов, можно ли это использовать в каком-нибудь тексте, то разумнее будет, наверное, поступить, как подруга моей юности.
А бывает еще и так, что писатель вообще не виноват и никого не имел в виду, но читатель почему-то все равно ужасно обиделся. Откуда, говорит, он знает про меня такие вещи – да еще и пишет о них в книжках? Одна моя коллега с болью рассказывала о том, что публикация ее романа разрушила многолетнюю дружбу с очень хорошим человеком – хороший человек почему-то решил, что в своей книге коллега высмеивает его семью, хотя это совершенно не соответствовало действительности! Но у читателя своя правда, именно он завершает работу над книгой, прочитывая ее, подобному тому, как зритель видит в картине порой совсем не то, о чем хотел сказать художник. И если показалось, что высмеивают именно его близких, значит, так оно и было на самом деле!
В утешение всем пострадавшим от нашего писательского произвола скажу вот что. Мы не только вас переносим в свои тексты – кто целиком, кто по частям. Мы точно так же, если не хуже, поступаем с самими собой. Безжалостное препарирование собственных чувств, полная открытость в том, что касается личной жизни, – только так и рождаются хорошие книги. И чтобы персонаж получился живым, а история – правдивой, требуется настолько высокая степень откровенности, которой даже в голову не придет требовать от других людей.
Так и только так рождается настоящая литература.
