Московское Бульварное кольцо — на самом деле не кольцо, а подкова, что очевидно при взгляде на карту. Можно добавить: подкова, висящая на ниточке Цветного бульвара. А рукой, держащей эту ниточку, окажется Самотечный бульвар.

Считается, что подкова приносит удачу. Связано это с символикой железа, которое отпугивает злых духов. Есть также поверье, что дьявол ходит кругами (ср. «ведьмины круги»), а на разрыве подковы спотыкается. Потому-то, дескать, и хромоног.

Правда, эта картина действительна лишь в западной системе координат, где север всегда наверху. А вот на Востоке, куда мы теперь неторопливо разворачиваемся, главная сторона света — юг (японцы, например, деликатно именуют задницу «ваша северная сторона»). Так вот, если перевернуть карту, то Бульварная подкова с Цветным бульваром будет напоминать большую рюмку или бокал.

Впрочем, древние варяги (которые нам несколько сродни) всякое важное решение обсуждали дважды: на трезвую голову и в пьяном виде. Так оно объективней выходило. Поэтому переворачивать карту и менять оптику в любом случае полезно.

Наши герои сегодня — памятники Бульварного кольца, люди из камня и металла.

Московские мемориалы любят собираться в группы и резервации. Скажем, на Самотёке наблюдается скопище военных памятников. На Большой Пироговской — колония медиков и физиологов, почти консилиум. В Брюсовом переулке и его окрестностях — столпотворение бронзовых певцов, музыкантов и композиторов.

На Бульварном же кольце царствуют поэты (в широком смысле — от фольклорных акынов до романистов и комедиографов). Хотя кольцо это имеет несомненное оборонное прошлое. Первые европейские бульвары (от нем. Bollwerk — укрепление) прокладывались на месте крепостных бастионов и валов, в нашем случае — на месте снесенных стен Белого города.

Но противоречие тут мнимое. Те же древние германцы говорили: у отечества три столпа — поэт, меч и закон. Это если не вспоминать маяковское «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо» и других деклараций в том же духе.

При этом и скрытый символ рюмки тут же себя оправдывает. Потому что поэт-трезвенник — птица редкая и противоестественная (кроме того же Маяковского и вспомнить некого). Зато чары алкоголя славили многие — от Омара Хайяма и Ли Бо до Сергея Есенина и Венедикта Ерофеева. Вот и Анна Ахматова говорила: «Я лирический поэт, я могу валяться в канаве».

Бывшие ворота, ныне площади

Прогулку по кольцу начнем с Яузского бульвара. Здесь высится единственный памятник — дагестанскому поэту Расулу Гамзатову (скульпторы Игорь Новиков и Шамиль Канайгаджиев, 2013).

Памятник Гамзатову — Памятник Расулу Гамзатову

Это памятник абсолютно счастливому человеку. Гамзатов был потомственным стихотворцем, сыном аварского поэта, имама и шариатского судьи Гамзата Цадаса. После войны учился в московском Литинституте, где подружился со своими будущими переводчиками. Был человеком незаурядного остроумия и обаяния. Писал традиционные восточные стихи, зарифмованные житейские афоризмы и моральные сентенции. Против властей никогда не бунтовал. Снискал все советские регалии — лауреат, депутат и делегат, Герой соцтруда, непременный член всяческих президиумов. Последние 30 лет жил в Москве на Тверской.

За бронзовым памятником — мемориальная стенка, на которой изображен журавлиный клин. Он напоминает о песне Гамзатова «Журавли», знаменитом реквиеме по погибшим в Великой Отечественной (композитор Ян Френкель, первый исполнитель Марк Бернес, 1969). Русский текст песни, далеко ушедший от оригинала, принадлежит, собственно, поэту-переводчику Науму Гребневу. Но ключевой образ журавлиного клина, в котором есть «промежуток малый», нашел все-таки Гамзатов.

Перекресток меж Яузским и Покровским бульварами никак не называется, хотя все прочие части кольца перемежаются воротами, ныне площадями. Дело в том, что исторических ворот здесь никогда не было: этот участок стены Белого города был укреплен глухими башнями.

На Покровском бульваре истуканов нет, а есть только мемориальный раскоп с остатками крепостной стены. Но если мы свернем от него налево, по коленчатому Хохловскому переулку вскоре дойдем до памятника Осипу Мандельштаму.

Это даже не бюст, а просто надменно задранная голова на постаменте из шатких кубиков (скульпторы Дмитрий Шаховской и Елена Мунц, архитектор Александр Бродский, 2008). Тут приходят на ум строки самого поэта: «Что за фамилия чертова, / Как ее ни вывертывай, / Криво звучит, а не прямо… / И потому эта улица, / Или, верней, эта яма / Так и зовется по имени / Этого Мандельштама».

Улицы, правда, как таковой нет. Только сквер имени поэта, упирающийся в тупик. Зато яма имеется: в нее круто ныряет железная лестница. Вообще рельеф тут, в сердце Китай-города, очень живописный. И достопримечательностей куча, но мы не можем среди них надолго задерживаться.

По другую сторону от раскопа, в маленьком сквере стоит памятник литератору-бунтовщику Николаю Чернышевскому. При советской власти и улица Покровка носила его имя. Хотя с Москвой он никак не связан и бывал тут только проездом.

Если Гамзатов абсолютный счастливец, то Чернышевский был человеком глубоко несчастным. Перечитайте хотя бы посвященную ему главу из романа Набокова «Дар». Поначалу она кажется едким памфлетом, но на самом деле исполнена жалости и ужаса.

Не Петровские, а Покровские

Покровский и Чистопрудный бульвары соединяет площадь под названием Покровские ворота. Хотя площади тут опять-таки никакой нет. Вся она занята невзрачным строением, имеющим, однако же, статус памятника архитектуры. Среди былых достопамятностей этого места — кинотеатр «Волшебные грезы». Вот и новейшая мифология Покровских ворот связана с кино.

Драматург Александр Зорин вообще-то жил в молодости у Петровских ворот, их и описывал в пьесе «Покровские ворота». Но место действия решил переменить, чтобы не дразнить прототипов своих героев. Может, дело в том, что улица Петровка была слишком тесно связана с милицейским ведомством. Такие ассоциации автору были ни к чему: он же не детектив писал.

А дом, где режиссер Михаил Казаков поселил героев экранизации, находился и вовсе в Нащокинском переулке близ Гоголевского бульвара (теперь этот дом перестроен).

Пьеса основана на всеми презираемом и многажды обруганном «конфликте хорошего с лучшим».

Безмятежная молодость главного героя, образованного и насмешливого красавчика («Я лирик, сангвиник и социальный оптимист», — заявляет Костик в пьесе).

Идиллические отношения в московской коммуналке, населенной исключительно интеллигентами. Даже мастеровой Савва не чужд художественных интересов и сыплет афоризмами («Не для радости живем, а для совести»).

Идиллически-идиотические любовные треугольники возникают и рассыпаются на глазах: Хоботов — Маргарита Павловна — Савва; Хоботов — Маргарита Павловна — Людочка; Велюров — Света — Костик; Рита — Костик — вся Москва.

Отрицательных героев нет. Поэт-халтурщик Соев, поставщик эстрадных куплетов, изображен с мягким сочувствием («Соев, голубчик, ну поднатужьтесь. Вы же талантливый человек»). Чета скептиков Орловичей все же не опускается до зависти или злословия («Высокие, высокие отношения!»). Пожилой артист Велюров, пропойца и конъюнктурщик, невыносимо обаятелен и вполне может рассчитывать на успех у спортсменки-пролетарки-комсомолки Светы («Наяда моя!»).

Социальные различия ничтожны. Провинциал Костик легко соединяется с Ритой (в пьесе Алевтиной), девушкой из сталинской высотки. Редактор-полиглот Хоботов абсолютно счастлив с медсестрою Людочкой. Его супруга-переводчица — с пролетарием Саввой, бравым отродясь и исполнительным по-солдатски.

Счастливый домик у Покровских ворот в финале сносят, но герои благополучно разъезжаются по новым квартирам и образуют новые семьи.

Сюжет содержит целый набор сказочных мотивов. Провинциальный Иван-царевич обретает жену и покоряет Московское царство. Отставной солдат Савва (в огне не горит, в воде не тонет, кашу из топора варит) находит прочное пристанище и оказывает себя мастером на все руки («Он ломает — я чиню! Он ломает — я чиню!»).

Есть тут и вздорная мачеха. Это Маргарита Павловна, нещадно опекающая бывшего супруга. Есть и Снегурочка: красавица Рита, девушка с катка, ледяное сердце которой следует растопить. Есть и целый отряд Золушек: медсестра Людочка, пловчиха Света, «вся такая внезапная» Анна Адамовна, телефонные поклонницы Костика, прекрасного принца.

А летающий мотоциклист — это смесь грача-возницы свадебной кареты и Ивана-дурака на Сивке-Бурке. Хотя фамилия Савранский отсылает к другой лошадиной масти — саврасой. Но грач маячит и тут: художник Саврасов, «Грачи прилетели».

В общем, даже из безнадежно протухшей соцреалистической коллизии Зорин и Казаков умудрились сделать шедевр.

Но возможен, оказывается, и противоположный взгляд на культовый фильм и знаменитую пьесу. Владимир Березин утверждает: в «Покровских воротах» нет положительных героев, совсем как в гоголевском «Ревизоре».

Рекомендуем почитать:

Бесконечные шутки Костика изобличают большого пошляка, так что хочется вспомнить фразу Мандельштама: «Перестаньте острить, Маяковский, вы не румынский оркестр».

Маргарита Павловна — сущая ведьма, и красавица Рита идет по ее стопам. Так что победоносный Костик скоро станет политым поливальщиком.

Медсестра Людочка глупа как пробка, а Хоботов всегда готов предать свою любовь. Просто-таки «Сдача и гибель советского интеллигента», была такая знаменитая книга.

Сбитый летчик Велюров уже умер, но пока не знает об этом. Савва похож на дворника Герасима и, если ему велят, утопит не только Хоботова, но и всю квартиру. А звезда «Трудовых резервов» Света — обычная московская лимитчица, выгрызающая себе счастье любой ценой. И т. п.

Как бы то ни было, героям пьесы и фильма собирались поставить памятник у Покровских ворот. Образовалась даже инициативная группа. Но пока что проект ничем не увенчался.

Инженер и поэт на площади писателя

Чистые пруды. Вообще-то один пруд: та же история, что и с Патриаршими (в просторечии Патрики и Чистики). Говорят, когда-то Чистые пруды назывались Погаными болотами. Это прекрасный пример «исправления имен» по Конфуцию: дали урочищу новое имя — и получился один из самых уютных уголков Москвы. Переименуем — будем жить.

Пруд мы пройдем не задерживаясь. А в начале собственно бульвара обнаружим памятник Абаю Кунанбаеву, патриарху казахской словесности. Он соединял уже привычный набор амплуа: поэт, просветитель, судья и пр. Но потомство его оказалось не столь счастливым, как дети Гамзата Цадаса: одни рано умерли, другие были репрессированы.

Памятник получился неплохой, литературоцентричный. Пьедестал развертывается как свиток (архитекторы Валерий Романенко и Тимур Сулейменов, 2006). Но единственная причина установки его именно на Чистиках — близость посольства Казахстана.

Это обстоятельство места даже вызвало протесты взволнованной общественности. А позднее здесь собирались, чтобы протестовать и по другим поводам. Абай этого бы точно не одобрил. Потому что само его имя (на самом деле прозвище, данное в детстве) означает «осторожный, внимательный».

Рядом с Абаем в центре небольшого водоема имеется еще и фонтан «Поющий журавль» (скульптор Александр Белашов). Вообще-то журавли уместней у памятника Гамзатову. Но здесь, с одной стороны, имеет место привычная московская путаница. А с другой — нечаянная рифма.

На другом конце Чистопрудного бульвара высится памятник Александру Грибоедову работы Аполлона Мануилова (1959). Это монумент парадный, державный и отчасти даже номенклатурный. Такие любили ставить в пятидесятых. Со спины напоминает римского сенатора.

Тут наблюдается целая серия рифм. По стилистике грибоедовский истукан рифмуется с Гоголем на одноименном бульваре — таким же добрым молодцем, бравым парубком и партийно-правительственным орлом.

Кроме того, этот памятник — воплощение формулы «поэт, меч и закон». Ведь Грибоедов был и государственным деятелем (послом в ранге министра). И автором проекта российской Закавказской компании (в подражание и противовес британской Ост-Индской). То есть в некотором роде законодателем.

Нынче стало модно изображать Александра Сергеевича еще и военным разведчиком. Вообще-то всякий посол — легальный разведчик. Но Грибоедов, знаток восточных языков, и до этого служил при штабе действующей армии под началом генерала Паскевича, будущего фельдмаршала.

Если углубиться в историю, то в 1918 году на этом месте стоял памятник известному анархисту Михаилу Бакунину (правда, такой страшный, что от него даже лошади шарахались). А это уже рифма со станцией метро «Кропоткинская», которой кончается Бульварное кольцо. При советской власти имя Петра Кропоткина, другого идеолога анархизма, носила и улица Пречистенка.

Вдобавок ко всему галерея типов из комедии «Горе от ума» (они изображены на цоколе памятника), несомненно, рифмуется с выводком персонажей пьесы Зорина.

Пятачок перед памятником Грибоедову официально именуется Мясницкими воротами. За вестибюлем метро раскинулась обширная Тургеневская площадь.

С одной стороны, как-то странно, что на площадь имени Тургенева глядят бронзовые фигуры поэта Грибоедова и инженера Шухова (в подземелье, в переходе метро, таится еще и бюст Сергея Кирова: при советской власти улица Мясницкая звалась Кировской. Теперь же Киров превратился в скрытого имама, как в доктринах мусульман-шиитов).

С другой стороны, тургеневский бюст здесь тоже имеется, но на отшибе — во дворе Тургеневской библиотеки. Историческое здание библиотеки, давшей название площади, снесли в 1970-х. Библиотека переехала в Бобров переулок, вроде бы рядом. Но затем на площади воздвигли еще и здание театра «Et Cetera», и Тургенев оказался совсем уж на задворках.

Бюстом между тем стоит зайти полюбоваться. Модель его сделал из глины знаменитый Сергей Коненков (1972), позднее ее перевели в гипс.

Антигероиня

Памятник инженеру Шухову поставлен на Сретенском бульваре в 2008 году попечением «Лукойла», офис которого рядом. Владимир Шухов известен прежде всего как автор знаменитой башни на Шаболовке (плетение ее конструкций изображено на постаменте). Но Шухов проектировал и первые русские нефтепроводы и вообще был на все руки по технической части.

Памятник изваял Салават Щербаков. Как и все работы этого скульптора, он получился барочно-затейливым, с барельефами и обрамлением в виде бронзовых скамей, с обилием мелких деталей.

На другом конце бульвара находится площадь Сретенские ворота, мой любимый перекресток в Москве.

На углу историческая церковь — храм Успения Пресвятой Богородицы. Рядом секс-шоп с красными фонарями. Напротив чешская пивная со статуей инфернального козла, висящего вверх ногами. И на все это с некоторым недоумением взирает Надежда Константиновна Крупская, еще молодая и миловидная.

Памятник Крупской, установленный в 1976-м, изваяли Екатерина и Александр Белашовы. Причем сын был скульптор-анималист, фонтан с журавликом его работы мы недавно миновали.

Позади Надежды Константиновны стоят два пилона в виде разорванной книги. На этих скрижалях запечатлены революционные призывы, которых давно никто не читает.

Крупская в конце жизни трудилась в Наркомате народного просвещения, который квартировал на Сретенском в бывших зданиях страхового общества «Россия». При Наркомпросе было и цензурное ведомство — знаменитый Главлит. А невдалеке, на Чистопрудном бульваре, находилось и другое место работы Крупской — Главполитпросвет.

Но если Бульварное кольцо — вотчина поэтов, то Крупская здесь антигероиня. В качестве идеологической гранд-дамы она открыла гонения на детскую сказку вообще и на сказки поэта Корнея Чуковского в частности. Сказка считалась несовместимой с советской идеологией. Чуковского не репрессировали, но печатать сказок не давали, так что ему пришлось податься в филологию.

Между прочим, защищая Чуковского перед Крупской, его коллега Самуил Маршак проронил такой афоризм: «Если человека расстреливают, пусть это делает тот, кто владеет винтовкой».

Далее на Рождественском бульваре памятников нет. Поэтому остановимся на Трубной площади и продолжим нашу прогулку как-нибудь в другой раз.

Статья была опубликована в журнале «Человек и мир. Диалог», № 3(20), июль – сентябрь 2025 г.

Прочитано: 338