Все самое интересное о жизни стран-соседей России
  • PERSPECTUM
  • Лица поколения
  • Бутунай Хагвердиев: «Стал художником, потому что надоело учиться в школе»
    Художник из Азербайджана – о месте человека в мире, Грете Тунберг и о том, как перестал верить в Бога, работая в церкви.
Обновлено: 19.03.2024
Лица поколения
10 минут чтения

Бутунай Хагвердиев: «Стал художником, потому что надоело учиться в школе»

Художник из Азербайджана – о месте человека в мире, Грете Тунберг и о том, как перестал верить в Бога, работая в церкви.







































































































































































Алина Ребель

Бутунай Хагвердиев – из клана художников. Его родители, дядя и даже дедушка были известными живописцами, он вырос на выставках и среди мольбертов. В юности помог алотцу расписывать храм, но мечтал стать ветеринаром или космонавтом. В художники пошел, потому что в школе учиться стало скучно. Еще не закончив учебу, отправился представлять Азербайджан на Венецианскую биеннале. После этого живопись сменил на скульптуру. В своих работах объединяет разные формы, жанры и современные технологии.

Бутунай, вы выросли в семье художников, в династии даже. Мама, папа, дедушка, дядя – все были художниками. Какое оно – детство мальчика из такой семьи?
Прекраснейшее детство. Например, можно было не ходить в школу, когда не хочется, не учить уроки.

Почему?
Потому что родители больше думали всегда про живопись, а не про правописание. Мы много ездили с родителями и их друзьями, например, каждый год – на берег моря в старый пансионат, сейчас он, к сожалению, закрыт. Я до сих пор, закрывая глаза, могу представить каждый уголок этого пансионата, где мы – дети художников – были полностью себе предоставлены. Собирали креветок, ловили змей, стрекоз, лягушек. Примерно такое детство было.

А каким были вы? О чем мечтали? Тоже стать художником?
Нет, я ветеринаром хотел быть в детстве. Но мне химия очень тяжело дается, поэтому я не стал ни биологом, ни ветеринаром, а стал художником.

Почему ветеринаром?
Я люблю животных. А годам к тридцати я понял, что с животными мне гораздо интереснее, чем с людьми. Это не значит, что вокруг нет интересных людей. Как раз наоборот – их много, и я их очень люблю. Но в целом в животных для меня больше неизвестного, чего хочется узнавать и открывать. И еще я мечтал о космосе. И до сих пор эти мечты меня не оставляют, хотя, конечно, стал более прагматичным, понимаю, что меня в космос уже не возьмут. Веду такой образ жизни, что в космонавты не гожусь, к сожалению. Но я очень люблю смотреть на небо ночью. Особенно на даче. Там нет такого светового шума, как в городе.

То есть о живописи вы не мечтали?
Мне надоело учиться в школе классу к седьмому. Была возможность уйти из девятого класса и поступить в художественное училище. Что я, собственно, и сделал, не имея никаких больших амбиций художника. Но так получилось: довольно быстро меня затянуло. В училище было учиться неинтересно, но мне повезло, потому что у моих родителей огромное количество друзей-художников, да и сами родители – хорошие художники. Мне было у кого поучиться, помимо училища.

Кроме родителей, кто был вашим учителем?
Эльяр Алимирзоев – азербайджанский художник, который зажег во мне желание действительно отдать живописи много своего времени и заниматься ей со всей душой. В художественном училище я получил достаточно классическое образование. Потом ушел в армию. А когда отслужил, у меня появилась возможность поехать в Москву учиться в Британской высшей школе искусства и дизайна. Там появился факультет Fine Arts, я на него поступил, и там у меня произошел слом всех более или менее уже укрепившихся шаблонов, представлений о том, что есть художник, для чего он нужен и как должен действовать. Так и получилось, что за всю жизнь я никогда нигде не работал. Единственный раз, когда у меня была работа как таковая – это художником-постановщиком на киностудии. Фильм дурацкий.Не скажу, как называется.

Почему тогда согласились?
Мне было и дико интересно, и появилась возможность заработать. На тот момент у меня было предложение другой работы, очень кощунственной.

Это как?
Это была работа на нефтепромысле в море. Мне очень нужны были деньги, я чуть было не согласился. Поэтому, когда подвернулась работа на киностудии, вздохнул с облегчением.

Почему кощунственной?
Потому что единственный мой совет семнадцатилетним – быть как Грета Тунберг. А как бы я мог это им посоветовать, если бы в 23 года пошел работать матросом на нефтедобывающем корабле?

Как отнеслись родители к тому, что вы пошли по их стопам? Часто люди творческих профессий своим детям этой судьбы не желают.
Так и было. Они не были категорически против, просто пытались объяснить, какая жизнь меня ждет, как тяжело будет. Но когда увидели, что я принял решение, поддержали. Они же не знали, что я просто школу хотел бросить, наивно полагали, что мне это интересно(смеется).

То есть когда были маленьким, вы особо не рисовали?
Ну как. Я голых женщин рисовал во дворе, когда мне было лет семь-восемь, и показывал друзьям. Все были счастливы. А если серьезно, мой отец расписывал православный храм, когда мне было лет тринадцать. Это было последним делом его жизни. И он меня привлекал к этой работе. Ему нужна была помощь, и он, видимо, понимал, что я все равно буду этим заниматься. И вот последние два года жизни отца мы с ним работали вместе, он меня учил, показывал всякие хитрости. Конечно, я в основном выполнял техническую работу. Он учил меня шпаклевать, грунтовать стену под роспись иконы, я делал какие-то орнаменты. Это дало очень хороший технический навык в плане твердости руки. Потому что я делал там невероятно нудную, однообразную и очень точную работу.

Роспись церкви – это очень серьезная история для подростка.
Тем более что я в это время играл в группе – мы играли Black Metal и пели сатанинские песни. В моем четырнадцатилетнем мозгу это как-то укладывалось – богу богово, кесарю кесарево. В почти сорокапятилетнем мозгу моего отца это укладывалось очень тяжело, он был против. Хотя и подарил мне первый инструмент – привез мне из Москвы бас-гитару, чтобы я мог играть в группе. Просто он не подозревал, чем мы там будем заниматься. А для меня в этом не было диссонанса. Как, собственно, я никогда не видел противоречий между теорией эволюции и божественным происхождением человека. Когда я в него, в божественное происхождение, еще верил. А такое время как раз тогда было. Мне почему-то казалось, что это не может быть взаимоисключающим. После смерти отца я проработал в церкви еще года четыре. Приличный отпечаток в жизни. В дальнейшем это оказалось отличной прививкой от религиозности.

После окончания «Британки» вы вернулись в Азербайджан?
Да я даже ее не закончил. Бросил практически перед дипломом.

Как?!
Я завалил пару модулей по Critic Contextual Studies. Меня пригласили участвовать в Венецианской биеннале в тот момент. И я подумал, что буду, как Эйнштейн, которого выгоняли из школы, сейчас всем покажу: вы меня завалили на экзаменах, а я еду в Венецию. Был готов к пересдаче, но мне нужно было готовиться к биеннале. И уже не вернулся.

А как вы попали на биеннале?
У меня не было никакого проекта. Мне просто предложили его сделать специально для биеннале.

Но не всем подряд ведь делают такие предложения.
Не всем подряд. Хочу надеяться, что я чего-то все-таки стою, раз меня позвали. Азербайджан в принципе маленькая страна, здесь небольшой арт-рынок и небольшая конкуренция, если уж серьезно. Наверное, если бы я был московским или берлинским художником, мне бы биеннале не видать. А в Баку выбор куратора остановился на мне. За что я ему очень благодарен.

С чем вы в итоге туда отправились?
Это была инсталляция, объединяющая живопись и скульптуру – смесь двухмерного и трехмерного piece of art. По-русски это словосочетание звучит очень пафосно, я не хочу говорить «произведение искусства». И оно имело посыл нелитеральности букв, должно было рассказывать о букве как о предмете дизайна, о некоем совершенном образе, который и так несет в себе информацию, вне зависимости от того, понимаешь ли ты, что написано. Я использовал тюркские руны как символ. Они выглядят примерно так же, как и скандинавские, образцы надписей тюркскими рунами были найдены на территории Азербайджана и на многих территориях, где живут тюркоязычные народы. Это свидетельствует о том, что была какая-то общая у них письменность. Я понятия не имею, что они значат.

Но ученые, наверное, их расшифровали?
Конечно. Но я специально не изучал, что они значат, просто использовал эти буквы как основной модуль, как кирпич построения всей композиции. Конечно, сейчас я понимаю, что был не готов к участию в биеннале. Мне очень жаль, что это произошло тогда, а не происходит сейчас. И это «сейчас» – каждый следующий год моей жизни после биеннале.

То есть больше не звали?
Нет, к сожалению. Но надеюсь, еще позовут. Я надеюсь еще туда поехать. И взять первое место обязательно.

После биеннале вы вернулись в Баку, не в Москву. Почему?
Мне очень много чего здесь не нравится, но в других местах этого еще больше. Мне здесь очень комфортно. Я не стану утаивать тот факт, что Азербайджан – прекрасная зона комфорта, супермягкая, уютная. И мне это нравится. Зачем мне выходить из зоны комфорта, если каждый выход из нее – это путь к поиску новой зоны комфорта. Пожив в Москве, я понял: это совершенно не мой город, я не могу там долго находиться. Мне тяжело. При этом люблю Москву, мои самые близкие друзья в Москве. Когда есть возможность, езжу к ним, иногда они приезжают ко мне. То есть дружба, которая началась в годы учебы, ничуть не ослабла.

И что вы делали, когда вернулись?
Поработал в кино. После мне никогда больше не хотелось этим заниматься, потому что это адская работа. Слишком много коммуникаций с другими людьми. Я люблю обособленность, изоляцию. Так что самоизоляция мне далась очень легко. Мне надоело заниматься живописью, решил заняться скульптурой. Купил себе кучу инструментов, вообще люблю инструменты, это моя страсть. И начал что-то мастерить из дерева. Как раз в этот момент повстречал того самого куратора, который возил на биеннале в Венецию. В руках у меня была маленькая деревянная статуэтка, которую я только что сделал и нес показать друзьям. Ему понравилось, и он спросил, могу ли я сделать такую же, только большую: поедем в Канны.

Еще и Канны?
Да, это была классная выставка «Азербайджанские ковры в искусстве» в том самом дворце, где проходит Каннский кинофестиваль. Это был 2015 год. И все. Все заглохло. Я попал в какое-то медийное, выставочное затишье. Но это не значит, что все эти пять лет ничего не делал.

Работали в стол?
Нет, начал делать большой проект. Отчасти по госзаказу. Но по сути это заказ, который я сам придумал, а им предложил, и они его оплатили. Это выставка, которая до сих пор не состоялась. Надеюсь, она еще состоится. Так что фотографии работ я показать не могу, могу немного рассказать. Это восемь скульптур различных животных футуристического вида. Название выставки – Low Resolution. Идея этой выставки – как много, с одной стороны, и как мало, с другой, мы знаем о том месте, где живем, о тех существах, рядом с которыми живем, что думают о нас они и что думаем о них мы, как мы друг на друга влияем. Это такая выставка-исследование поведения животных, восприятия животным человека и человеком животного. К сожалению, больше я рассказать ничего не могу. Но, на мой взгляд, выгляд итона бомбически. Мне очень нравится. Недели две назад начал делать новые скульптуры в той же концепции. Они будут принадлежать мне, и их я смогу публиковать и продавать. И, может быть, сделаю новую выставку. Этот проект занял много времени – около трех лет. И я очень благодарен своему куратору, который меня не торопил, хотя у нас было оговорено шесть месяцев на всю работу, но заняло три года. Мне они были необходимы. Я никогда не изучал скульптуру. По сути за эти три года сделал бакалавриат самостоятельно. На это нужно было время. Но зато я уверен, что сделал ровно так, как хотел сделать, как нужно было сделать. И за каждый кубический сантиметр материала отвечаю головой, душой, чем угодно.

А почему выставка не состоялась?
Видимо, они переключились на какие-то другие проекты. Наверное, если бы я сделал все за полгода, выставка бы состоялась. Но мне нужно было время.

Правильно ли я понимаю, что начинали вы с национальных мотивов, а сейчас вы от них отказались?
Это очень осознанное решение. Национальные мотивы – очень удобная ниша.

Но вы же любите зоны комфорта.
Как выясняется, не всегда и не во всем. Национальные мотивы – произведение искусства с уже готовой базой для дистрибуции. Половина работы за тебя уже сделана теми, кто развил эти национальные и культурные коды. Мне стало скучно и в каком-то смысле неприемлемо. Я могу к этому вернуться за какие-то приличные деньги. Например, если мне закажут картину с национальными мотивами, попрошу гораздо больше денег, чем за что-то другое. Но для себя этого уже не делаю.

А куда вы идете?
Это очень сложный вопрос. Потому что мне кажется, что план есть. Но сложно отделить его от мечты. Сейчас я хочу сделать несколько скульптур с концепцией, о которой говорил: пригласить зрителя поразмышлять о том, что человек представляет из себя в своей среде обитания. И хочется начать их продавать. Может быть, посмотреть на свои работы с коммерческой стороны. Начать продавать их в Дубаи, с арабского рынка. Там очень любят верблюдов, а у меня как раз есть идея верблюда в той выставке. А потом выходить в более независимое пространство – на западную аудиторию. Мне интереснее, наверное, дискуссия со зрителем из Голландии или Бельгии, чем со зрителем из ОАЭ. А может быть, получится поехать в Африку изучать обезьян бонобо, пока они еще живы, и сделать какую-то мегарелигиозную серию живописи с нашими ближайшими родственниками – обезьянами бонобо – в роли святых на всякие библейские мотивы. Это отголоски моего церковного воспитания. Все-таки я не чужд библейских мотивов, но и к обезьянам бонобо питаю большую любовь, и мне хочется это совместить.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Подписывайтесь, скучно не будет!
Популярные материалы
13.03.2023
Лучшие материалы за неделю