Исфар Сарабский: «Я хотел играть на всех инструментах, которые попадались под руку» Джазовый музыкант из Азербайджана – о разнице между игрой и выходом на сцену, между провалом и сломом и о внутреннем конкурсе
Теги: Национальная культура | Азербайджан | Музыка | Джаз
Автор: Алина Ребель
Исфар Сарабский в свои 32 года уже выступал на всех значимых мировых площадках, включая RoyalAlbertHall и QueenElizabethHall. Объединяя в своей музыке национальные азербайджанские мотивы и джазовую традицию, Сарабский говорит, что считает себя именно азербайджанским музыкантом. И, несмотря на великолепную классическую и джазовую школу, экспериментирует с электронной музыкой. «Мне всегда интересны эксперименты», – объясняет он, утверждая, что электронная музыка оказалась не такой уж простой.
Исфар, вы с детства мечтали о музыке? Не хотели быть пожарным или космонавтом?
Дома было много виниловых пластинок, семья была музыкальная, была возможность водить меня в театры, в оперный театр, в джазовые клубы. Все, что было важно для меня в детстве, было связано с музыкой. И, конечно, то, что ты все время видишь и воспринимаешь, и становится для тебя значимым, там и хочется развиваться и чего-то добиваться. Я хотел играть на всех инструментах, которые попадались под руку: трубы, фортепиано, ударные. То есть было желание постоянно что-то попробовать, повторить то, что слышал. Я, конечно, не могу сказать, что хотел быть именно джазовым музыкантом, понять джаз в таком возрасте, конечно, сложно. Но мне нравилось слушать, нравилось играть, нравилась какая-то вальяжность, свобода в музыке, которую слушал на виниле. Соло, которые оставляли вопросы, что происходит в музыке, они внутри меня зарождали желание повторять это, делать по-своему. Увидев это желание, родители, конечно, понимали: какую бы музыку я ни хотел играть дальше, начать надо с классики, с самых азов. Понятно, что мне как раз этого не очень хотелось, но это нужно было знать, и это правильно.
Вы мечтали о концертах, выступлениях?
Уже в первом классе я вышел первый раз на сцену на юбилее своего педагога. Мне было страшно выйти на сцену, я плакал. Даже есть где-то запись, как я рыдаю на первом своем выступлении, потому что это внимание, это ответственность, когда ты выходишь на сцену, мне было очень сложно. Я любил играть без зрителей или для родных, а выйти на сцену мне было сложно. Но постепенно полюбил сцену. Моя педагог Нилуфар Табасаранская хотела, чтобы я приобрел уверенность в себе и развивался. Наверно, это было тем, почему я играл на конкурсах. Она постоянно меня звала на все школьные концерты, хотя я боялся, мне было сложно. Но это воспитало во мне спокойствие, и теперь получаю на сцене колоссальное удовольствие. Теперь я выхожу на сцену, а не просто играю.
Ваши родители ведь тоже музыканты?
Мама преподает скрипку до сих пор. Отец был большим меломаном, в молодости тоже занимался музыкой. Тетя у меня тоже преподаватель игры на скрипке, сестра в Германии получила музыкальное образование и тоже преподает. Так что музыка в семье была всегда и везде. И это очень здорово, потому что мы всегда можем собраться семьей, поговорить на музыкальные темы.
Википедия говорит, что ваш прадед был знаменитым оперным исполнителем. И там есть о нем такая фраза: он был одним из создателей оперы в исламском мире. Что это значит?
К концу XIX – началу XX века в Азербайджане образовалась, так скажем, «могучая кучка», в которую входили дед Муслима Магомаева, Узеир Гаджибеков, мой дед Гусейнкул Сарабский и другие. Это были те люди, которые стали основателями жанра оперы, превращали мугамы (традиционное азербайджанское вокально-инструментальное произведение. – Ред.) в классическую музыку, создавали учебники. Все первые оперы поставил Узеир Гаджибеков, обращая мугамы в классику, а исполнял их мой прадед, Гусейнкул Сарабский Одной из самых ярких первых опер была постановка «Лейли и Меджнун».
А в чем все-таки отличие оперы в исламском мире?
В использовании мугам. То есть фольклорный стиль, перенесенный в оперу. Первая опера в восточном мире была создана в Азербайджане Узеиром Гаджибековым. Кстати, женщины в опере не выступали, женские роли исполняли мужчины.
Вы сказали, что вас родители водили в оперу и на джазовые концерты. Когда вы поняли, что хотите быть связаны не с классической музыкой?
Не могу вам сказать, честное слово. Мне всегда было интересно играть джазовые композиции, но это была игра на слух, ведь сложно учиться джазу в детстве. Плюс не было возможности прийти в какую-то школу, где бы преподавали джазовую музыку. Приходилось что-то подбирать на слух, кто-то что-то показывал, я повторял, какие-то гаммы, гармонии. Мне просто очень нравилось играть. Я учился как классический пианист, играл всю программу, то есть у меня всегда была дилемма – что люблю больше: классику или джаз. И когда занимался классикой, все равно в свободное время пытался что-то подобрать из джазовых композиций, сочинить, придумать. То есть все происходило одновременно. Как, собственно, и сейчас. Сегодня, к примеру, я был у своего преподавателя по классической музыке, мы разбирали четвертый этюд Шопена, смотрели двенадцатый, потом поиграли «Компанеллу». Я всегда играю и классику, и джаз. Мне сложно отказаться от классики в пользу джаза или наоборот. То есть для меня это вспомогательная история: мне очень интересно находиться и там, и тут.
А откуда в вашей музыкальной карьере появилась электронная музыка?
Тоже эксперимент. Честно говоря, это произошло тоже в раннем детстве, потому что мне всегда нравилось слушать разные экспериментальные композиции. То есть мне всегда была интересна и такая музыка тоже, но я не стал опираться на этот стиль. А вот уже в районе 20 лет я стал слушать танцевальную музыку больше, углубляться – house, dance music, electro music – и мне стало интересно, как это работает. Как это воздействует на публику, какая там энергия. Это совершенно другая сцена, я ощутил это буквально незадолго до пандемии, насколько это другая сцена. Электронная сцена совершенно по-другому построена, там другой контакт с публикой. Так что, думаю, буду продолжать. Я очень люблю экспериментировать, синтезировать разные формы и форматы. Так интересней.
Все-таки это несколько удивительное направление для классического и джазового музыканта. Ведь электронная музыка, по крайней мере на мой обывательский взгляд, более поверхностная, механическая. То есть вам приходится в сущности себя упрощать, снижать уровень?
Спасибо за этот вопрос, он очень интересный. Когда играешь музыку классическую и джазовую, там очень много теории, гармонии. И вдруг ты приходишь в электронную музыку, где весь трек может строиться на двух аккордах. И изначально, когда я на это смотрел, казалось: действительно очень простая музыка, будет легко к ней подойти. А мне хотелось поймать контакт с молодой аудиторией, которая танцует, двигается под ритм, дать больше мелодизма, больше гармонии. Как-то все это сочетать с ритмом и сделать танцевальную музыку более интересной, гармоничной. Это была моя фантазия. И первые попытки оказались очень так себе – у меня не получалось. Казалось, все просто – вроде бы два аккорда, простые ритмы на четыре четверти. Но структура электронной музыки строится на знании компрессора, эквалайзера, многих других знаниях физического моделирования звука. И тут мне стало по-настоящему интересно, ведь оказалось, здесь тоже есть что копать. Постепенно я стал улавливать эту специфику. С одной стороны, мне, как вы и сказали, пришлось себя осаживать: там нет такого разгона для гармонии, там невозможно столько играть, там нет столько мелодии, но в то же время я должен был передать энергию и настроение в этих рамках. Для меня это до сих пор такой эксперимент – найти баланс между примитивным, но очень весомым мелодизмом и знанием того, как работает электронная музыка.
Опыт с электронной музыкой что-то дал вашему джазовому исполнению?
Я вообще думаю в будущем синтезировать джаз с электронной музыкой. Я уже это делал, но пока еще ищу правильный саунд. Играя джазовую музыку, записываясь на студии, тоже нахожу интересные эффекты, связанные с эквалайзингом, с компрессингом. Мне кажется, музыка, какого бы жанра она ни была, она всегда дополняет.
Исфар, вы окончили Бакинскую музыкальную академию, а потом оказались в Беркли. Почему именно там?
На самом деле о Беркли все всегда говорили как об одной из лучших джазовых школ. Когда я вернулся с джазового фестиваля в Монтре, появилась возможность подать документы в Беркли. Я отправил свои записи, меня пригласили на вступительный экзамен, и с этого началась моя учеба в Беркли.
Музыкальная школа ведь совершенно другая?
Поначалу было вообще некомфортно и необычно, хоть и очень интересно. Были сложности в плане фортепианной постановки, потому что американская школа фортепианная работает с другой базой рук. У нас в Азербайджане советская школа, а в Беркли американская, она по-другому звучит, показывают педагоги по-другому. И в самом начале мне педагог сказал: классно, конечно, то, что я знаю советскую постановку, но здесь играть придется иначе. Это все равно что человеку, который ходит на двух ногах, сказать, что он ходит совсем неправильно и нужно делать все по-другому. Мне поначалу было очень неудобно, но постепенно я уловил принцип. Теперь знаю, что это совершенно две разные позиции. И советская, и американская по-своему хороши. Но я продолжаю играть по советской школе, хоть и знаю американскую. Мне так удобнее. В плане обучения было очень интересно: мы играли джазовые стандарты, проходили прямо в школе джемы, была возможность – в зале джемовали с другими студентами. Но в какой-то момент мне предложили играть в бэнде, и я стал чаще уезжать. Было сложно присутствовать на занятиях из-за гастролей, трудно совмещать.
То есть, в сущности, вы бросили Беркли?!
Ну, наверное, я приехал туда слишком поздно. Имея 11 классов в своей школе, а потом консерватории, поступил в Беркли на первый курс и проходил в сущности то, что уже знал и прошел. Были новые интересные вещи, которых я не знал, но в большинстве это было повторение пройденного. А когда появилась возможность играть в крутом бэнде, я стал часто ездить на гастроли, и решил брать частные уроки у конкретного педагога. Так я ушел из Беркли.
Джаз – музыка свободы и импровизации. Тем не менее вы говорите о гаммах, гармониях, то есть самой основе классической музыки. А возможно ли играть джаз, не зная этой основы?
Нет, невозможно. Вернее, так: возможно, но это будет более корявая музыка, потому что есть свобода и настроение, но есть и правила, устои, которые были закреплены в музыке, без них звучание будет скудным. Конечно, можно сыграть импровизацию и без этого, но имея больше музыкальных навыков, ты делаешь свою музыку, свою импровизацию мудрее, интереснее, она имеет сборку, имеет импровизационную линию, гармоническую линию. Для меня это важно. Хотя, может быть, возможно и без этого.
Вы довольно рано начали карьеру и сразу стали лауреатом премий, получили признание. Это помогает или мешает?
Был такой момент, да, когда хвалили, когда я получал награды. Но меня всегда очень строго воспитывали во всем, что касается музыки. Моя педагог меня всегда в этом останавливала. Она вообще сыграла большую роль в моем становлении и музыкальном, и личностном. Еще в школе, когда я выступал на конкурсах, получал какие-то награды, она меня сразу опускала на землю, объясняя, что это все еще только начало, сразу на следующий же день после конкурса давала мне какую-то новую, более сложную программу, когда снова становилось понятно: впереди еще много работы. Так она воспитала во мне понимание, что когда достигаешь какой-то цели, она тут же уходит на второй план и появляется новая. С тех пор я так и живу: все заслуги воспринимаю как своего рода бонус, приятно, что он есть, но основная цель – развиваться, искать и находить новое. А это путь бесконечный.
А победа на конкурсе – это цель или инструмент проверки себя, постановки некоей задачи?
Это был инструмент проверки для меня. Мой педагог меня через это воспитывала. Я играл в разных конкурсах, не всегда проходил. Иногда получалось очень хорошо, иногда плохо, иногда плохо занимался. И только ближе к 7–8-му классу она воспитала во мне дух: я сыграл на конкурсе и победил. Но даже провалы никогда не были сломом. Не получилось – значит, нужно еще пытаться. Считаю, это правильная позиция, и мне она очень помогает. Но когда я выступал в Монтре, начал готовиться за год, каждый день занимался, проводил дни и ночи у инструмента. А когда все закончилось, была пустота, такое необычное состояние, когда ты не думаешь о сцене, о том, что будешь играть. И в этот момент мне помогли родные и моя педагог опять же, которые меня поддержали.
Какая цель сейчас? Конкурс? Может быть, внутренний, а не реальный?
Как раз внутренних конкурсов становится все больше и больше, потому что постоянное уже с самим собой состязание, понимание: того, чего я еще не знаю, становится все больше и больше, дверей становится все больше. Мне очень интересно. Потому что теперь углубляюсь, трудности проскакивал, старался их пройти стороной, сейчас мне интереснее погружаться в дебри. Становится все интереснее познавать.
Википедия вас определяет как «азербайджанского джазового музыканта». Для меня музыкант – человек мира, такое отнесение к национальности звучит странно. А как вы себя определяете?
Это просто стандартное определение человека по его корням. Конечно же, я играю разную музыку. Но довольно часто использую азербайджанские аранжировки, стараюсь связать мугам с джазом, работаю над этим.
То есть национальное все-таки влияет?
Я играю азербайджанских композиторов, люблю и черпаю многое в национальной музыке. Так что да.
У вас вышел новый альбом. Что в нем нового?
Для меня уже ничего – он уже выпущен. Но он очень долгожданный, в нем много моих внутренних эмоций, много времени, потому что он писался очень долго, заглавную композицию – саму «Планету» – я записал еще до пандемии. Для меня это была очень интересная работа: работал со струнным оркестром, мы писали и в Москве, и в Берлине. И результат мне нравится, хотя теперь уже это неинтересно. Пройденный этап. Но мне было сложно: пока я не принял решение закончить альбом и выпустить его, постоянно все переписывал. И этот бесконечный процесс не дает тебе перейти к чему-то новому.
Почему альбом называется «Планета»? И какая это планета?
Трудно описать мое состояние, что это за планета. Вообще, когда сегодня вспоминаю состояние, в котором я был, когда писал эту композицию, не могу его описать. Такого не испытывал ни до, ни после. Это что-то и не фантастическое, и не реализм. Скорее грань между тем, что я хотел бы видеть, и тем, что есть на самом деле. А в целом альбом называется «Планета», потому что это моя фантазия обо всей музыке, которая во мне есть.
Полностью интервью опубликовано в журнале «Перспектива. Поколение поиска» № 11/2021.
Рекомендуем прочитать, как подойти к роялю в три года, научить джазовать собственного педагога и услышать музыку из космоса.
