Васильевский остров — это краткий конспект Петербурга. Если двигаться с востока на запад, архитектурные стили сменяются, как геологические слои.
Вокруг Биржи и Университета густо намешаны классицизм, барокко и ампир. 12 коллегий, дворец Меншикова, Кунсткамера, Пушкинский дом: сундучок с драгоценностями, затмевающими друг друга.
Но уже за Кадетскою линией эти самоцветные друзы и жеоды разбавляются эклектикой, ар-нуво и краснокирпичным кружевом псевдославянского (ропетовского) стиля. А к 7-й линии модерн и эклектика уже преобладают.
Примерно с 20-й в застройке доминирует сталинская неоклассика. С окончанием нумерованных линий возникают скопления хрущевок. А за Наличной улицей и ближе к речке Смоленке на продутых ветром пустырях сгрудились разномастные создания последних десятилетий.
В общем, вся история отечества в архитектурных образцах.
Но монументы никаким закономерностям не подвластны и никаким слоям не соответствуют. Живут себе там, куда забрели.
На первый взгляд, монументы и статуи — граждане вечности. В отличие от нас, смертных. Облик античных философов, римских императоров и древнекитайских солдат известен нам именно по скульптурным изображениям.
Но век истуканов в отечестве гораздо короче человеческого. Только в ХХ столетии российские памятники претерпели три волны репрессий. А недавние события в США и на Украине показывают, что наш опыт не уникален.
В общем, люди и истуканы — разные биологические виды. Хотя история и среда обитания у них общая.
***
В начале Менделеевской линии стоит памятник Ломоносову. Известный анекдот (странно: «Муму» написал Тургенев, а памятник поставили Гоголю) основан на чисто петербургской истории, ее описывал Сергей Носов. На Манежной площади в 1952 году, к столетию смерти Гоголя, установили закладной камень. Здесь, мол, будет памятник писателю. Потом про камень забыли. В 1991 году на Манежной вдруг появился памятник Тургеневу. А бронзового Гоголя поставили только в 1997-м. И в другом месте, хоть и недалеко: на Малой Конюшенной.
А загадку памятника Ломоносову на Менделеевской я разгадал самостоятельно, когда услышал чью-то остроту. Говорят, таблица Менделеева приснилась сначала Ломоносову, но он ничего в ней не понял.
В вечности они, несомненно, обитают рядом. На островке, поросшем белоствольными деревьями, соком своим напоминающими русскую водку. Менделеев ее перегоняет до нужного градуса, а Ломоносов усердно дегустирует.
Между прочим, про нос ученого у меня тоже припасена история. В музее Пушкинского дома в первом же зале стоит его мраморный бюст натурально с поломанным носом. То есть с отбитым и приклеенным кончиком.
В конце Менделеевской линии на маленькой площади стоит еще один памятник — академику Сахарову. Очень хорошая работа скульптора Левона Лазарева: в тщедушном теле несгибаемый дух.
Пары академику не досталось. Хотя мы знаем уже почти хрестоматийное: «Сахаров вас за это не похвалит» — «Солженицын вам этого не простит».
Памятник Александру Блоку стоит во дворе филологического факультета на Университетской набережной. Изваял его Евгений Ротанов. С улицы он не виден.
Сооружение странное и отчужденное, удлиненных пропорций. Мнится, что именно его описывал Константин Вагинов, хотя истукан появился уже в XXI веке: «На улице стоит поэт чугунный, в саду играет в мячик детвора, и в небосклон далекий и лазурный пускает мальчик два шара. Есть странные кафе, где лица слишком бледны, где взоры странны, губы же ярки. Там посетители походкою неверной обходят столики, смотря на потолки».
Компанию Блоку составляет множество истуканов и парковых скульптур разного достоинства. Выделим только два объекта.
По газону едет броненосец «Николай Гоголь», ржавый агрегат на колесиках от детской коляски — помесь животного-броненосца и сухопутного дредноута.
Невдалеке высится памятник Гулливеру. Сейчас какие-то йеху его раскурочили. А прежде он замечательно выражал идею островной эволюции: на ладони стоит человечек, у него на ладони еще человечек, и так далее, мал мала меньше, вплоть до совсем уж булавочного размера.
На островах, в условиях изоляции, животные и человеческие популяции увеличиваются либо уменьшаются в размерах. Превращаются в гигантов либо карликов. Как галапагосские слоновые черепахи. Или гигантский страус с Мадагаскара, птица Рух арабских сказок. Или андаманские пигмеи. Или ископаемые хоббиты с острова Флорес.
Капитан Гулливер путешествовал по островам. Жил среди лилипутов и великанов, умников с летающей Лапуты и цивилизованных лошадей.
И лишь знакомство с йеху нанесло ему непоправимую травму.
***
Невдалеке от Дворцового моста мы натыкаемся на сквер рядом с Академией художеств. Посреди высится Румянцевская колонна. Фельдмаршал Румянцев-Задунайский был славный полководец, монумент в его честь стоял на Марсовом поле. Но вскоре его славу затмил генералиссимус Суворов-Рымникский. Тогда памятник Суворову поставили на месте Румянцевской колонны, а ту сперва перенесли к Мраморному дворцу, затем сослали на нынешнее место.
У подножия колонны, лицом к Неве, стоят два бюста: художников Репина и Сурикова. Ну ладно, Академия художеств носит имя Репина и в просторечии зовется Репой. А Суриков при чем?
Дело в том, что Сталин когда-то сочинил труд «Великая Отечественная война», где дал канонический перечень деятелей русской культуры: Белинский и Чернышевский, Пушкин и Толстой, Горький и Чехов, Суриков и Репин, Глинка и Чайковский. Говорят, зять Римского-Корсакова буквально рвал на себе волосы с досады, что его родственник не попал в пантеон.
Впрочем, наша культура была так устроена издавна. Великие должны ходить парами: Суворов и Кутузов, Толстой и Достоевский, Ахматова и Цветаева, Шостакович и Прокофьев. Добавить кого-то третьего — это уже слишком сложно.
На куполе Академии художеств восседает еще и Екатерина II. В образе Минервы, покровительницы искусств. А перед Академией на набережной стоят два сфинкса, доставленных из Древнего Египта: прямиком из раскопа на судно.
Окрошка, конечно. Но идеологически выдержанная. Это торжество имперского принципа: самодержавие, победы, художества. А древности мы себе купим.
***
За Благовещенским мостом Университетская набережная сменяется Набережной лейтенанта Шмидта. Здесь тоже наблюдается некоторое квипрокво. У моста красуются два истукана, но ни один из них не изображает упомянутого лейтенанта. Это памятники адмиралу Ивану Крузенштерну и архитектору Доменико Андреа Трезини.
Особенность фигуры Ивана Федоровича — эрегированный кортик. Андрей же Петрович в шубе колоколом, с запрокинутым кверху лицом и тросточкой в виде циркуля, напоминает слепца.
У изваяний есть нечто общее: оба в некотором роде самозванцы. Незаконные дети лейтенанта Шмидта.
Михаил Паниковский, напомню, изображал слепого. Остап Бендер отличался повышенной любвеобильностью. Хотя матроску носил только Шура Балаганов.
При этом понятие «дети лейтенанта Шмидта» изначально пародирует название «Дети капитана Гранта». А стало быть, все эти блудные дети в конечном счете флотского происхождения.
В самом конце набережной перед Горным институтом есть еще две скульптурные группы. «Плутон, похищающий Прозерпину». Подземная символика понятна. Под ногами у Плутона путается трехглавый пес Цербер: то ли помогает хозяину, то ли ревнует к добыче.
Другая группа сначала ввергла меня в недоумение. Геракл в львиной шкуре душит титана Антея, подняв его на воздух. Горняки подобно Антею должны черпать силы из земли, а тут им такой афронт. Впрочем, в аллегории можно разглядеть политическую острастку. Горняки, конечно, герои, но на каждого Антея найдется свой Геракл.
***
Теперь заглянем на 7-ю линию — парадную улицу с бульваром. На бульваре стоит памятник петровскому бомбардиру Василию Корчмину, начальнику островной батареи. В его честь якобы и назвали Васильевский остров.
На самом деле название впервые упоминается в 1471 году в новгородских грамотах. Так что бомбардир Корчмин также глядит самозванцем вроде барона Мюнхгаузена. В треуголке, с длинным чубуком в руке, верхом на бронзовой пушечке.
Корчмин был генерал, инженер и алхимик, главный государственный фейерверкер. А также шпион, исполнявший деликатные поручения императора. Петр будто бы сказал про него: «Детина, кажется, неглуп и секрет может снесть». Но в общем и целом это памятник фейку.
Фейк — это миф, в который никто не верит. Механизмы возникновения и обращения одни и те же. Не люди мыслят мифами, а мифы живут в людях. То же и с фейками: в них не верят, но знают и передают.
Настоящий Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен служил по большей части в Риге. Но в начале карьеры состоял пажом при особе принца Антона Ульриха Брауншвейгского в Петербурге. Где жили эти пажи, доподлинно неизвестно. На Васильевском селилось много немцев, но по большей части купцы и мастеровые.
А на углу 7-й и Среднего проспекта есть памятник петербургской конке. Ставился он по частям. Сначала появился исторический вагон. Затем в него впряглись бронзовые лошади. А позднее возник и кучер, ведущий их в поводу.
Чем-то это напоминает рассказы Мюнхгаузена: тут половинка коня, там лошади на колокольне. Или спасение самого себя из болота за волосы, опять же вместе с конем.
На 7-й линии до пандемии каждый год 1 апреля проводились потешные шествия. Уличные театры, парады ряженых, забавные авто и повозки (привет броненосцу «Николай Гоголь»). Скромный северный карнавал.
На одном таком гулянье клоун и клоунесса, актеры одного из театриков, объявили о своей помолвке. Толпа приветствовала их ревом.
Господи, подумал я, это же Лажечников, «Ледяной дом». Свадьба шута Голицына и дуры Бужениновой. И день был холодный, даже со снежной крупой.
Жених и невеста эпоху Анны Иоанновны вряд ли вспомнили. Но это и есть сила традиции. И прекрасный пример мифа, живущего в людях без их ведома.
***
Главные островные улицы — три проспекта, Большой, Средний и Малый. Они как будто процарапаны по телу острова лапою с острыми когтями. Есть такая фольклорная история про бурундука, которого медведь причесал.
Как-то я вычитал у одного историка архитектуры: на Невском проспекте, в парадной его части ровно 100 зданий. Из них 17 — памятники архитектуры, а прочее — рядовая застройка разных эпох. И это идеальное соотношение: дворцы и храмы не мешают друг другу, воспринимаются гармонично.
Но на Большом проспекте В. О. все точно так же. Почти ровно 100 домов. И такой же процент архитектурных памятников, я считал. Более того, подозреваю, что если мы пройдемся по Тверской в Москве или по Дерибасовской в Одессе, то и там обнаружим ту же пропорцию.
Но если с архитектурой на Большом все хорошо, то с монументами не очень.
У Андреевского собора стоит бюст адмирала Головина, первого андреевского кавалера. В парадном парике, но ничуть не монументальный, какой-то бутафорский.
А далее почти пусто. На весь проспект только два коротконогих Ильича. Да еще на углу 22-й линии перед пожарной частью высится замечательный бронзовый истукан, реплика античного Лаокоона.
Это памятник брандмейстерам — героям войны и блокады. Пожарных двое: один воздел над головою обушок, другой борется с пожарным рукавом как с чудовищным змеем. Изваял этот монумент все тот же Левон Лазарев. Из тех самых Лазаревых, известного армянского купеческого рода. Московского, но наследившего и в Питере.
Михаил Золотоносов пишет, что этот памятник изображает «экстатическую дионисийскую пляску, оргию огнеборцев». Как у Маршака: «Топорами балки рушат, из брандспойтов пламя тушат. Черным облаком густым под ногами вьется дым».
Ну да, ну да. «Нежной россыпью надвьюжной, снежной россыпью жемчужной…» Я всегда считал, что Петербург — это не город, а текст.
***
Васильевский — речной остров, выходящий в Финский залив только краешком. В восточной его части доминирует речная символика. Главный фасад Биржи украшает композиция «Нептун с двумя реками». Задний фасад — «Навигация с Меркурием и реками». Спереди изваяния Невы и Волхова, сзади — Невы и Двины.
У подножия ростральных колонн также сидят аллегорические фигуры, изваяния рек — Невы и Волхова, Волги и Днепра. Это реки, связанные с нашими историческими столицами Новгородом, Киевом, Москвою и Петербургом.
Образцом для скульптур послужил римский Фонтан четырех рек работы Джованни Бернини (1651). Фигуры его изображают реки разных континентов: европейский Дунай, азиатский Ганг, африканский Нил, американская Ла Плата.
Как утверждает Карл Юнг, архетипических рек и должно быть четыре. Реку о четырех рукавах Творец создал для орошения Земного Рая. Традиция закрепила за ними названия Гихон, Фисон, Тигр и Евфрат.
У индуистов с горы Кайлас стекают четыре великих реки: Инд, Ганг, Брахмапутра и Сарасвати. Главные реки славян — Дунай, Днестр, Днепр и Дон. И так далее.
Кстати, у Невской дельты тоже четыре главных рукава: Большая и Малая Нева, Большая и Малая Невка.
***
На западном конце Васильевского доминирует морская символика и топонимика.
Заметных истуканов тут два. На улице Нахимова стоит адмирал Нахимов, поигрывающий подзорною трубой. Изящный, скромный, опрятный памятник. Но опять-таки ничуть не монументальный, скорее кабинетный.
А невдалеке, перед гостиницей «Прибалтийская», высится Петр Великий работы Зураба Церетели. Скульптор, по обыкновению, навязал этот памятник городу, а привередливые петербуржцы долго думали, куда бы его приткнуть.
Работа небрежная, почти топорная. Царь стоит враскоряку, свиток в опущенной руке. И все же это монумент: правильного масштаба, на высоком постаменте.
Между прочим, в устье речки Смоленки на искусственном островке архитектор Ной Троцкий предлагал когда-то воздвигнуть огромный памятник Ленину. Высотой с американскую статую Свободы и втрое выше античного Колосса Родосского. Привет гулливеровским великанам.
Там даже стоял закладной камень, точнее, куб. Именно к этому кубу бегут трусцой Бузыкин и Хансен в финальном кадре фильма «Осенний марафон».
В постсоветское время вместо колоссального Ленина хотели поставить памятник жертвам блокады. Затем здание военно-морского музея.
А последний островной памятник поставили недавно на берегу все той же Смоленки. Это памятник Иосифу Бродскому. На Васильевском он, как известно, не жил, но приходил умирать.
Гранитный блок с процарапанными вертикальными полосами. Сверху — запрокинутая голова. Снизу — носки штиблет. Поэт узнается сразу. Но вторым долгом вспоминаются его строки: «И мрамор сжимает мою аорту».
Поставили монумент без шума и церемоний. И надписи никакой нет. И упрятали в гущу сквера, не сразу заметишь.
Дело в том, что поставить официальный памятник в исторической части Петербурга — страшная морока. Все погрязнет в согласованиях, конкурсах и воплях взволнованной общественности. Поэтому монумент выдали за парковую скульптуру. Скульптор Евгений Ротанов, можно сказать, протащил его контрабандой.
Впрочем, Бродский и при жизни был в Питере изгоем. Так что все правильно.
Статья была опубликована в журнале «Человек и мир. Диалог», № 4(17), октябрь – декабрь 2024 г.
