Таймыр — самая северная материковая часть России. Центр его вполне обитаем, а вот по карте наверх начинается открытая тундра. Зимой при страшных буранах жить там тяжело и опасно. Поэтому самые северные таймырские поселки с постоянными местными жителями — нганасанами и долганами — существуют в лесотундре, в середине центральной части.

Здесь каждый год ожидаешь конца зимы, как манны небесной, поэтому к весне нельзя не приурочить радостный праздник. Особенно нганасанам, чьи предки освоили Таймыр тысячелетия назад. Их привычка к холоду совсем не отменяет любовь к весне и теплу, тоже вполне генетическую. В 1963 году Юрий Борисович Симченко, один из немногих исследователей традиционной жизни нганасан, подробно описал древний праздник весны, забытый ныне. Ученый умел дружить со стариками, и то, что они рассказывали по широте душевной, могло оказаться совершенно неожиданным, именно как результат свободного разговора и особого доверия.

Юрий Симченко — Юрий Борисович Симченко. Фото: taimyr-museum.ru

Жертвоприношение

Весна приходит, когда явно отступает зима, своим снегом и льдом заполнившая здесь все поднебесное пространство. Нганасаны считают белый цветом смерти. У них есть миф о борьбе черного и белого оленя за поверхность Земли. Черный победил белого, тот ушел жить вниз, но периодически пытается взять реванш. Тогда наступает зима. Поэтому богиня смерти именуется Матерью подземного льда. Ведь подземный лед потому и называется вечной мерзлотой, что не тает никогда. Душа человека после смерти переселяется именно туда, в мир вечной мерзлоты.

Весной снова обнаруживается земля с прошлогодней травой, вскрываются реки и озера. На Таймыре это происходит, когда солнце перестает уходить за линию горизонта. Праздник назывался Аны`о дялы — Большой день. Это благодарение божественным матерям, подательницам земных благ за то, что они помогли пережить зиму. Божественных матерей, по народным представлениям, несложно увидеть (Солнце и Луну) и даже потрогать (землю и воду). Почему матери? Потому что только женщина способна сотворить живое. Нганасаны считают, что мир так и возник из женского чрева. Никакой мистики. На празднике весны почетные места отдавали самым уважаемым матерям, матриархам. Во время мистерий их и называли иначе, чем в обычной жизни, без личных имен и указаний на родство. А просто: бойку — «старик» и иняку — «старуха».

Отмечали Большой день в танцевальной одежде. Ее шили только совершеннолетним, использовали также на свадьбах и похоронах. Почему так? После смерти наступает вечный праздник, и на том свете люди всегда танцуют. А на этом у нганасан всего два праздника. Кроме Большого дня, это Чистый чум. Его проводили шаманы, когда солнце появлялось из-за горизонта после полярной ночи. То есть тоже отчасти весеннее торжество. Отмечу, что шаманы снимали свою амуницию и облачались в танцевальные костюмы именно в Аны`о дялы, становясь обычными людьми. Эта одежда отличается от бытовой тем, что в ней элементы красного цвета и заметно меньше орнаментов. Вообще, нганасанские узоры, мелкие и трудоемкие в исполнении, служат не украшением, а четкой информационной системой, которая внятно обозначает возраст и семейное положение. Соответственно, в танцевальной одежде эти маркеры неважны, так как человек в ней выходит из материального пространства и времени, представая какой есть перед Божественными матерями.

В Аны`о дялы существовал четкий, освещенный веками регламент. В жертвы духам и богам приносили домашних оленей и собак. Их обязательно душили, то есть лишали жизни без пролития крови. Это считалось мирным способом. У жертвенных оленей полагалось удалить глаза и положить их, чтобы взяла Земля-мать. Раньше так поступали и охотники с добычей. Согласно верованиям этого маленького народа на краю ойкумены, вырезанные глаза, лежа на земле, способны обрасти плотью, и животное возродится.

Мясо жертвенного оленя делили поровну и съедали все участники ритуала, а шкуру, внутренности и голову связывали вместе и крепили к верхушке дерева для Солнечной матери.

Есть у нганасан и довольно неоднозначное божество — Вода-мать. Она может дать человеку рыбу, но может и отнять жизнь, ведь летом люди нередко тонут. Кто бывал в тундре и видел там великое множество озер, ручьев и прочих водоемов, тот поймет. В высоких широтах мало кто умеет плавать: когда учиться то? Воду-мать просят и об улове, и о сохранении жизни, для чего в жертву приносили собак со словами: «Вот, возьми, это твоя доля».

Металл и огонь

В повседневной жизни мужчины и женщины заплетали косы, украшали их металлическими подвесками. Разумеется, женский набор был разнообразнее, за счет в том числе медных пуговиц и монет, деталей часов и еще чего-нибудь изящного металлического. Такие подвески в отношениях между молодыми людьми считались ценным подарком. Металлические, чаще медные украшения ассоциировались со светом и фертильной способностью, потому что души младенцев спускаются по солнечному лучу. В Большой день мужчины и женщины после жертвоприношений снимали металлические подвески и оставляли на земле: вероятно, дарили Земле-матери, испрашивая большое потомство. На следующий день украшения подбирала молодежь.

Также после жертвоприношений взрослые семейные люди устраивали хороводы, идя по ходу солнца, то есть по часовой стрелке. Подобное направление — общее правило у всех северных народов, да и не только их. Мужчины и женщины становились вперемешку, держась не за руки, а за курительные трубки в этих руках. Как очевидец хоровода, скажу: впечатляющая деталь! Традиционно чашечку трубки вырезали из мамонтовой кости, сам прибор хоронили вместе с хозяином.

Юрий Симченко пишет, что курительные трубки должны были иметься у всех. Тут у меня возникли сомнения, потому что в обычной нганасанской жизни, которую я видел своими глазами, их курили только пожилые женщины. Старики же жевали махорку с нагаром, выскобленным из трубок, ну а молодежь в конце 1980-х в поселке Усть-Аваме уже перешла на сигареты — при том, что по обычаям народа мужчинам запрещалось заниматься огнем. Возможно, на впечатления Юрия Борисовича наложились личные особенности: он курил сигареты. А вот я, сторонник трубок, могу вспомнить другой пример.

В одну из первых экспедиций к нганасанам я оказался на молодежных посиделках. Местная информатор и хорошая знакомая по имени Люся приводила туда. И стоило достать трубочку и набить ее, как Люся выхватывала из рук, сама зажигала и раскуривала, и только потом отдавала мне. На следующий год, когда я снова оказался в Усть-Аваме, нганасанские друзья сообщили, что весь поселок покатывался от смеха надо мной, потому что по их представлениям трубка — это обязательная принадлежность старой женщины.

Из хоровода запрещалось выходить, люди танцевали до упаду — просто валились в снег. Выйти из хоровода могли разве что глубокие старухи. Они собирались в отдельную группу. Самая возрастная садилась в центре и долго пела. Когда Симченко спросил у ее внучки, о чем песня, та наотрез отказалась рассказывать. Мол, содержание неприличное. После уговоров девушка все же сообщила: певунья печалится, что самая старая в округе, всем мать, но уже больше не может рожать.

Что наша жизнь? Игра!

У несемейной молодежи был свой сценарий Большого дня. Девушки уходили группой на край праздничного пространства. Их танцевальные шапки сверху украшались пышным султаном из оленьего хвоста, который закрывал лицо. Юноши подходили к ним, поднимали хвост и выбирали себе пару, беря за руку и отводя в сторону. Иногда возникал второй претендент и подхватывал чаровницу за другую руку. Тогда вмешивались пожилые женщины и забирали девушку, а парни улаживали спор между собой. Обычно соперники предлагали друг другу «выкуп»: например, нож, песцовую шкурку, даже нарты или оленя. Некоторые старики с удовольствием рассказывали, как в юности таким образом приобрели много полезного, отступившись от потенциальной невесты. А если торг оказывался неуместен, то конкуренты устраивали единоборство.

Рекомендуем почитать:

Как вы понимаете, поединки являлись больше ритуальными. Дальше начинались молодежные игры иняку (старуха), и тоже ритуальные — настолько, что чужаку не все понятно. Как говорили в известном фильме, следовала непереводимая игра слов с использованием местных идиоматических выражений. Участвовали совершеннолетние и несемейные, причем в обязательном порядке, отказ не принимался. Четыре разнополые пары, одна девушка в роли старухи. Она задавала каждому игроку вопросы по их навыкам жизни: умеют ли сшить шапку, сделать нарты и т. д. Отвечать надо было честно, так как зрители-односельчане (или одностойбищники?) и так все знали. При ответах иняку ругалась или хвалила.

Такие игры оставались любимым воспоминанием молодости у пожилых людей. Помнили, как сейчас. Один старик с удовольствием рассказал мне в подробностях, что ответил ведущей: «Все умею!», а кто-то из зрителей ехидно прокомментировал: «Только нарты у тебя что-то часто ломаются». И все смеялись.

Сватовство

Последние три столетия нганасаны, благодаря домашнему оленю, вели кочевой образ жизни. Кочевые группы были небольшие, обычно родственные. Чтобы встретиться, зимой ездили в гости или же съезжались на общие праздники, которых, как сказано выше, лишь два. Молодежи участие в торжествах давало шанс для создания семьи. Тундра большая, нганасан мало (около 700 человек. — Ред.), невест/женихов поискать надо. В процессе знакомства необходимо было предельно тактично выяснить, насколько молодые приятны друг другу. На Крайнем Севере человеческое участие всегда высоко ценилось. Как правило, люди старались не ссориться без особой причины, нганасаны по менталитету уживчивые, эмпатичные. У них существовал особый устный жанр, который можно обозначить как «иносказательные песни».

Юноша знакомился с девушкой, и если нравилась, то пел песню, смысл которой заключался в том, что хотел бы познакомиться поближе. Девушка должна была правильно понять и ответить соответствующим образом: или юноша тоже нравится, или у нее уже есть избранник, или она не готова к отношениям и т. д. Особый песенный диалог намеками и метафорами. Самые остроумные и красноречивые из них оставались в народной памяти, так как все происходило на людях, а взрослые и старики могли реально оценить. Вот пример — перевод одной из записанных Юрием Симченко ответных песен девушки: «Чум моей матери очень большой. Покрышки новые все, их только что сшили. Огонь горит всегда, очень большой. Я люблю у огня сидеть. Близко-близко сижу всегда». Судя по контексту, парень получил очень вежливый отказ. А если потенциальный жених нравился, то избранница дарила головные украшения (а он ей свои). Это означало приглашение на ночь в спальный полог (очень краткий этап сватовства — таков Север! — Ред.).

После иносказательных песен девушки снова собирались вместе и звали парней, обещая дать много украшений. Идти надо сразу, иначе можно было обзавестись репутацией человека с «кривым» (подозрительным) умом. И никакой «науки страсти нежной»! Юноша садился между девушек, а они набрасывались на него, стараясь снять пояс или обувь, вытащить нож и т. д. Дальше убегали и прятали вещи. Если «жертве» удавалось отбиться и сохранить свои гаджеты, за ним укреплялась репутация силача, если догонял — то быстрого и ловкого, если находил спрятанное — то наблюдательного. Характеристика, полученная при испытании, нередко сопровождала мужчину всю жизнь.

Быт или не быт

Никто из исследователей, кроме Симченко, не изучал нганасанский Большой день. Это могли бы сделать еще три ученых: Андрей Попов (работал на Таймыре в 1930-е годы), Борис Долгих (1940–1950) и Галина Грачева (одного с Юрием Борисовичем поколения, то есть 1960–1970). После них традиционная этнография на Таймыре закончилась.

Во времена Андрея Александровича полуостров представлял собой глухую окраину молодого государства, и приезжие искренне не понимали, как тут вообще можно жить. Задачей Попова было познакомить науку с автохтонными народами — долганами и нганасанами, о которых толком никто ничего не знал. Он застал многих шаманов, которые выполняли социальную роль лидеров сообществ. Это примерно десяток родственных групп, вполне независимо друг от друга кочевавших со своими стадами по обговоренным маршрутам на общей таймырской территории. После публикаций Попова и появилась собственно государственная национальная политика, включая, например, школьное образование.

Вероятно, нганасанские шаманы не испытали на себе репрессии как разносчики «опиума для народа». Однако советское всеобщее школьное образование на марксистской основе сильно изменило отношение к ним со стороны соплеменников. Они утратили всеобщее почитание (ведь никаких духов нет!), стали обычными чудаковатыми людьми, которых по старинке все же побаивались. Нганасанская вековая привычка к самостоятельному и независимому существованию оставляет под вопросом реальное влияние на взрослых советской политики. Среди кочевников тундры были и комсомольцы, и коммунисты, но погоду не делали. А школьное образование обязательно для всех, дети гораздо доверчивее взрослых.

Последнее поколение этнографов, то есть Юрий Симченко и Галина Грачева, обнаружило, что нганасаны заимствовали шаманизм сравнительно недавно от южных соседей — таежников-эвенков, часть которых когда-то была принята к себе нганасанами. Получается, что благодаря советской научной и образовательной системам в повседневной жизни маленького народа вдруг проявились (или вернулись) древние представления: о тех же Божественных матерях, которых Андрей Попов в 1930-е вообще не упоминал, они были вне поля зрения исследователя. Зато о них писала Галина Николаевна спустя 30–40 лет.

Советское школьное образование раскололо консервативную часть нганасанского общества на приверженцев шаманской и более ранней традиций. Первой следовали немногочисленные потомки ведунов. Я дружил с Надеждой, дочерью последнего нганасанского шамана Тубяку Костеркина. Прекрасный знаток традиционной жизни нганасан, языка и фольклора, она сказала мне как-то по поводу Большого дня: «Ничего такого не было. Симченко все придумал». Но вряд ли столь глубокий исследователь, как Юрий Борисович, стал бы сочинять мистерию с множеством разнообразных подробностей, бытовавшую у маленького народа на краю обитаемого мира. Главное, зачем?

Статья была опубликована в журнале «Человек и мир. Диалог», № 2(19), апрель – июнь 2025 г.

Прочитано: 43