Петр Шерешевский: «В нечеловеческих условиях у каждого есть шанс остаться человеком»

Режиссер — о классике, современной драматургии и манипуляциях человеком

Теги: Национальная культура | Режиссеры | Театр

Петербуржец Петр Шерешевский — один из самых востребованных режиссеров в отечественном театральном пространстве. В его постановках пьеса или литературный текст часто лишь отправная точка для сочинения спектакля. Недавно в петербургском Камерном театре Малыщицкого (КТМ), где Шерешевский — главный режиссер, состоялась премьера «Сирен Титана» по роману Курта Воннегута. Сейчас Шерешевский репетирует в Омской драме спектакль по трем современным пьесам.

Как вы выбираете материал для постановки?

Я, как любой человек, читаю и классику — драматургию и прозу, — и современную драматургию и прозу, и ко всему, что меня по тем или иным причинам цепляет, приглядываюсь с точки зрения возможности это поставить и через это осмыслить собственную жизнь. То есть у меня подход, скажем, читательский: как человека тебя зацепило что-то, и ты сразу же начинаешь к этому искать подход.

В современных пьесах молодые драматурги говорят о проблемах, которых не поднимали классики?

Наверное, нет. Видимо, человек не меняется. Но постановка современных пьес и классики — разные игры с точки зрения подхода. Работая с классикой, ищешь, как текст, смотрящий на тебя через века, осознать, приблизить, сделав своим, сегодняшним. В современных пьесах, наоборот, ищешь дистанцию между собственным взглядом на мир и текстом, чтобы возникло какое-то звучание и обертоны. Проще говоря, в одном случае ты пытаешься приблизиться к мифу, а в другом, наоборот, пытаешься приблизить миф к сегодняшнему дню. А Воннегут — уже третья история: это очень острая антиутопия, прячущаяся под маской научной фантастики.

Cчитала, что самое главное для вас в театре — телесность. Но в «Сиренах Титана» на сцене видеопроекции рисунков и мультипликация, а сюжет, похожий на фантастический кинотриллер, рассказывает лектор. Почему возник такой стиль?

Это поиск остроты. Нужно было, оставаясь очень точным, найти дистанцию и какой-то новый парадоксальный взгляд на роман Воннегута, обманув ожидания зрителя. Только тогда из него вышибаются изначально заложенные стереотипы, заставляя полностью включиться в историю. Роман — это ожидаемое пиршество событийного, но мы сознательно шли к аскезе. С другой стороны, «Сирены Титана» — это ирония, провокация и такая псевдонаучность, и мы вытащили это ощущение. Мне показалось, это по-хорошему нагло: зритель приходит на спектакль, и вдруг вместо спектакля попадает на лекцию и понимает, что она не закончится ни через пять минут, ни через десять.

Вам нравятся игры со зрителями?

Мне кажется, это правильно, потому что театр — всегда взаимодействие со зрительным залом, и спектакль рождается только во взаимодействии со зрителем. Правильно, чтобы зритель погружался в историю и подключался к тем содержаниям и мыслям, в которые мы хотим его погрузить.

Какая мысль «Сирен Титана» для вас важнее всего?

Мысль очень простая и гуманистическая: любая манипуляция человеком отвратительна. Самое важное, что есть на Земле, — человеческая личность в ее многообразии. Человек имеет право быть несовершенным, заблуждаться. Но он имеет право пройти свой путь ошибок. Уважение к каждой, пускай несовершенной личности свято. Никто не имеет права перекраивать мир на свой лад, относясь к отдельной личности как к статистической погрешности. Какими бы благими намерениями и великими идеями ни прикрывался такой «перекраиватель» и «улучшитель человеческой породы».

И вторая мысль, не менее важная. В нечеловеческих условиях у каждого из нас есть шанс остаться человеком. Вопреки.

Почему в ваших спектаклях часто появляется видео?

В последние годы мне это по душе, потому что я очень люблю разглядывать человека психологически подробно. И видео в этом смысле развязывает руки: артист может быть сосредоточен, погружен в какую-то капсулу, не должен прорываться через рампу голосом и энергией, но при этом все доходит до зрителя. Ты видишь, что все рождается здесь и сейчас на твоих глазах и при этом усиливается и проявляется магическим способом. Когда-нибудь мне это надоест, но сейчас это для меня один из самых интересных способов рождения театра.

Кто создает необычное пространство ваших спектаклей?

Первоначальную идею пространства, природу игры иногда сочиняю я сам, иногда в диалоге с художником. А потом мы вместе разрабатываем и доводим ее до ума. Художник, с которым ты находишься в диалоге, вместе сочиняя, приносит свои индивидуальные творческие идеи, обогащая спектакль. С Надей Лопардиной мы последнее время больше всего работали, но есть большой пул художников, с которыми я дружу и работаю вместе. С Анваром Гумаровым, художником «Сирен Титана», мы делали спектакли 8–10 лет назад, потом был перерыв, нам никак не удавалось пересечься, но мы сейчас выпускаем уже третий спектакль подряд. С Сашей Моховым и Машей Лукка я много работаю, с Фемистоклом и Олей Атмадзас, с Еленой Сорочайкиной. На мой вкус, художники — самая творческая и интересная каста среди театральных профессий. Я у них очень многому учусь.

Вы уже 10 лет главный режиссер в Камерном театре Малыщицкого. Что здесь за это время изменилось?

Очень многое: я пришел через 8 лет после смерти Владимира Афанасьевича, когда практически все его спектакли были сняты, им было много лет, и они разваливались. В театре был очень маленький репертуар и маленькая труппа. Хотя наша труппа — до сих пор понятие очень относительное: зарплату мы не платим, и все артисты, занятые в репертуаре, фактически фрилансеры. Но мы считаем их своей труппой. И они сами себя так ощущают. Так сказать, по любви, а не по закону. Репертуар наполнился, и мне кажется, он у нас большой, разнообразный и интересный. Пришло много интересных артистов, молодых и немолодых. Мы живем в спартанских условиях, но достаточно хорошо справляемся, и мне кажется, у нас очень здоровая творческая атмосфера при полном отсутствии денег и помещений. Еще произошел ребрендинг: теперь наш театр называется КТМ, это аббревиатура от «Камерного Театра Малыщицкого». Мы чтим память его основателя Владимира Афанасьевича Малыщицкого, но аббревиатуру проще запомнить, сделать узнаваемой. Надеюсь, теперь нас в Петербурге достаточно хорошо знают. Мы уже 10 лет трудимся, сложился узнаваемый почерк неомодернистского театра, в котором каждый спектакль — что-то сложное и острое.

Как найти общий язык с незнакомыми артистами, собрать их в команду?

В последние годы это для меня труда не составляет. Увлеченность общим делом и желание прорваться в неведомое, куда мы каждый раз движемся, быстро объединяет артистов, и никаких специальных усилий для того, чтобы найти общий язык с ними, делать не приходится. Когда артист одушевлен интересной работой, это всегда художник. В принципе, мне интересна только личность артиста на сцене. Я к этому и стремлюсь, чтобы на сцене не роли разыгрывались, а появлялись живые человеческие личности. Думающие, как-то относящиеся к миру и в социальном, и в экзистенциальном смысле, и это свое отношение реализовывали в тех обстоятельствах, которые подкидывает текст.

Говорят, одни режиссеры ставят спектакли, чтобы что-то изменить в мире, другие — чтобы что-то изменить в себе. К какому типу относитесь вы?

Я ставлю спектакли, чтобы познавать мир и делиться этим познанием со зрителем. Познавать мир значит познавать и себя, и мир вокруг, и себя в этом мире. Мне кажется, самонадеянно думать, что мы можем что-то изменить в нем. Изменить в себе через познание — наверное, да, но это тоже не всегда получается. Есть, конечно, надежда, что что-то меняется в зрителе, погрузившемся в спектакль.

Актеры старшего поколения часто говорят: застали великих режиссеров, а сейчас их нет.

Это странное нелюбопытство. Сегодняшние режиссеры не менее талантливы. Просто великие уже высечены на мемориальных досках, а эти еще не успели занять свое место в пантеоне. Но всему свое время. Театр тем и интересен, что он существует только здесь и сейчас и при этом отражает время и взаимодействует со временем. Я очень люблю режиссеров предыдущего поколения. Някрошюса и Гинкаса вообще считаю своими учителями. Ну то есть учитель у меня один, великолепный педагог Ирина Борисовна Малочевская, единственный человек на Земле, к которой я отношусь с благоговением. Странное слово, но только оно отражает мое к ней отношение. Но на работах великих мастеров 1980-х, 1990-х я учился как зритель. И Фоменко очень люблю, и Додина, и Яновскую. Но к сегодняшним коллегам отношусь с неменьшим интересом. Время-то идет, и каждое поколение отражает его по-своему. Крымова обожаю, из чуть более старших. Из моего поколения это Кирилл Серебренников, Боря Павлович, Константин Богомолов, Андрей Прикотенко. Из чуть более молодых — Митя Егоров, Тимофей Кулябин, Антон Федоров. Следующие за ними — Артем Устинов, Вера Попова, Дима Крестьянкин, Рома Каганович, Игорь Сергеев, Саша Плотников. Боюсь, кого-то упускаю… Я могу перечислить еще много имен.

Спектакли режиссеров молодого поколения отличаются от постановок ваших сверстников и тех, кто старше?

Конечно, мы друг от друга отличаемся по опыту, и понятно, что время нас всех формирует. Но как прокомментировать эти различия, не знаю. Когда смотришь живой спектакль Дмитрия Крымова, который гораздо старше меня, или, например, Артема Устинова или Саши Плотникова, не зная, кто его поставил, ты можешь не отличить, сколько лет режиссеру, 30 или 60.

Почему вы объединили в омском спектакле три современные пьесы? О чем этот спектакль?

Сложно выбирать сейчас материал: с одной стороны, театр — про сегодня, с другой — так уж складывается наша сегодняшняя жизнь, что о многом говорить запретно. Я долго не мог найти материал. У меня есть любимые пьесы современных авторов, к которым в то или иное время хотелось приблизиться. Но все они камерные, малонаселенные, а в омском театре хотели спектакль, где задействовано много актеров и возникало бы какое-то полотно, объем. У меня появилась идея попытаться из трех небольших пьес, которые между собой как-то коррелируют, сложить спектакль-пазл. Создать такой сад переплетающихся тропок, который бы говорил о времени, нами ощущаемом, и о предощущении какой-то катастрофы. Я выбрал пьесы «Как я простил прапорщика Кувшинова» Ивана Антонова, «Небо позднего августа» Игоря Яковлева, «Переспать с Леной и умереть» Тони Яблочкиной. Не знаю, что получится. Мы еще в самом начале пути.

Рекомендуем прочитать интервью с режиссером из Москвы Денисом Сорокотягиным.