Селение Старая Середка. Похоже на сказочную брань, обращенную к ведьме с увядшими прелестями. Впрочем, если есть Старая Середка, то где-то должна быть и Новая.

Зато указатель Большие Льзи определенно обещает что-то хорошее. Неясные, но соблазнительные возможности, льготы и поблажки.

Селение Гмырино. В Сибири слово гмыря означало человека хмурого и нелюдимого. В средней России — ворчуна или хитреца. А здесь, на Псковщине — увальня и лежебоку.

Ну да, у нас Илья Муромец на печи 30 лет пролежал. А Емеля даже разъезжал на ней по собственным надобностям. Может быть, по этой же самой дорожке.

Впрочем, пословица из сборника Даля сообщает: «Печка дрочит, а дорожка учит».

Селение Глоты. Ну глоты — они повсюду глоты.

А в окрестностях есть еще Черепягино, Пыталово и Рубилово. «А по бокам-то все косточки русские».

И по этой же земле текут речки Зарезница и Мараморочка. Тоже, знаете ли, неприятная перспектива. О, не ставьте мне монумента, не ставьте мне его. Лучше при жизни, и можно деньгами.

Зато где-то поодаль находится Гороховое озеро. А поблизости, должно быть, молочная река и кисельные берега. Гороховый кисель был у нас популярным кушаньем еще каких-то 100 лет назад.

В целом же очевидно, это тот самый путь, на котором приходилось когда-то износить три пары железных сапог и изгрызть три железных хлеба.

***

Во Пскове мы с женой побывали золотою осенью. На фестивале «Заповедник», посвященном Сергею Довлатову. Который, как известно, работал экскурсоводом в Пушкинских Горах и написал о своих похождениях очень смешную повесть.

Псковская улица Ленина начинается от памятника вождю у Дома Советов — небольшого и забавного, с кепкой в руке. А кончается она у семиметрового истукана перед зданием университета: здесь Ленин держит в руке газету, свернутую в трубку. В общем, от Ильича до Ильича.

Местная улица Пушкина гораздо короче. Зато на ней имеется пешеходный участок — псковский Арбат. И выводит она к живописному парку с историческими храмами и памятником княгине Ольге.

На углу Ленина и Пушкина стоит Псковский академический театр имени Пушкина, двухэтажное здание в стиле необарокко. Правда, близ него установлен почему-то бюст полководца Кутузова. Но изваяния Пушкина имеются в здании театра: бюст и сидячая статуя в натуральную величину.

Рассказывать о значении пушкинского мифа для Псковщины долго не приходится. Ленин в этих местах также наследил: именно во Пскове он основал в 1900 году газету «Искра». И вообще, при советской власти Псков делился на два района — Ленинский и Пушкинский.

Но в том замечательном сентябре к Александру Сергеевичу и Владимиру Ильичу прибавился Сергей Донатович. Афишами и баннерами довлатовского фестиваля была увешана вся историческая часть города.

Хотя Довлатов бывал во Пскове только проездом. И в своих сочинениях отзывался о городе брюзгливо и желчно. Но псковитяне, похоже, незлопамятны.

***

По количеству монументов на квадратный километр Псков не уступает Риму и Вашингтону и далеко опережает Москву и Петербург.

Правда, мои впечатления ограничиваются в основном Окольным городом. Это исторический треугольник в самом центре Пскова.

В одном из его углов стояла наша гостиница. Трехэтажная и вполне современная, понтов больше, чем удобств. В навороченном, почти космическом лифте женский голос объявляет этажи. Голос почему-то очень злой. Но что в нем звучит — классовая ненависть или уязвленное женское самолюбие, — сказать не берусь.

В другом углу окольного треугольника находится древний кремль. А гипотенузу составляет набережная реки Великой — очень эффектная, трехъярусная, хотя слегка запущенная.

Под стенами кремля в Великую впадает Пскова — настоящая горная речка с водоворотами и клочьями пены. Заречные районы именуются Запсковье и Завеличье, ударение на первый слог. Холмистый рельеф, особенно после плоского Питера, очень радует глаз.

В изначальной Руси гор ведь, почитай, и не было. Урал и Кавказ, Жигули и Саяны — сравнительно поздние приобретения. А наше исконное — это Лысые горы в Киеве и Святые горы на Псковщине. Невысокие, но живописные.

Общее впечатление от Пскова: русская теплая глухомань. Смесь древнего величия и скромного провинциализма. Слово это вовсе не ругательное. Я и сам прожил большую часть жизни в провинции. И приметы ее меня неизменно радуют.

***

В галерее «Цех» развернута выставка ленинградского графика Гаги Ковенчука, приятеля Довлатова и иллюстратора его книжек. Вообще-то Ковенчук был Георгий Васильевич, но все звали его Гага, и сам он так свои работы подписывал.

Открытие выставки превратилось в вечер баек о Довлатове и его окружении. Главной звездой мероприятия оказалась вдова Ковенчука — старушка в монистах по имени Жанна. С виду величавая, но вполне богемная.

Леди Гага рассказала между прочим, что Довлатов вовсе не был неприятным типом, каким его часто представляют. Как-то он ее сильно выручил: спас от увольнения, напечатав фельетон о директоре издательства, в котором она тогда работала. Директор был самодур с апломбом, но печатное слово в ту пору еще что-то значило.

С тех пор, завидев Жанну на завтраке в гостинице, мы к ней неизменно подсаживались. Она всякий раз начинала: «А вы знаете, Довлатов меня однажды здорово выручил…».

Но когда ее удавалось столкнуть с заезженной дорожки, начинала что-нибудь о Николае Акимове — легендарном режиссере, первом постановщике комедий Евгения Шварца. Или о Николае Кульбине — военном медике в генеральском чине, покровителе петербургских футуристов. С ними чета Ковенчуков состояла не то в родстве, не то в свойстве.

Еще одним вечным встречным был Дмитрий Шагин, предводитель художников-митьков. Мы с ним были шапочно знакомы еще с Питера. На фестивале он всюду появлялся в свите из дамочек-искусствоведок из Русского музея. Мы к ним в общем-то не лезли: у них своя компания, у нас своя. Только обменивались репликами, столкнувшись где-нибудь на улице Красных Просвещенцев: «А вы почему не в ту сторону идете?» — «А мы идем с лекции, которую вы, похоже, прогуляли». — «А мы идем на спектакль, который вы, похоже, собираетесь прогулять». — «Ну вот и хорошо: таким образом мы с вами охватим все мероприятия».

***

Газоны во Пскове по ночам подсвечивают зеленым светом. И это уже другая тема. Тридцать три богатыря. Потому что красить траву в зеленый цвет — это хорошая армейская традиция.

Нигде я не видел столько военных памятников, как во Пскове. От святого благоверного Александра Невского до Неизвестного солдата Великой Отечественной. От Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова до анонимного белогвардейца, идущего в штыковую. От истукана в честь местных флотоводцев до монумента псковским десантникам.

Встретили мы и живого десантника, правда, низкорослого и не слишком бравого. Он нес куда-то кухонные судки по улице Детской. Но был, как полагается, в тельняшке и голубом берете.

Стоит упомянуть и странную белую тумбу рядом с нашей гостиницей. Я все не успевал поинтересоваться, что это за объект. Оказалось, здесь стояла башня, взорванная во время осады Пскова войском Стефана Батория в XVI веке. Поляков тогда в город так и не пустили.

Правда, в Первую мировую, во времена Саши Черного, город взяли сто человек немцев. Потому что русский фронт к тому времени практически рассыпался. Это, конечно, Ильич постарался: послал своих большевиков агитировать за поражение.

И еще каждый день мы ходили по улице Калинина (бывшей Свиной) мимо здания гимназии. Здесь учились когда-то Тынянов и Каверин. А Саша Черный служил в каком-то военном комиссариате.

Рекомендуем почитать:

Есть в городе и памятник Двум Капитанам, и целый музей, посвященный этой каверинской книжке. Но это уже другая тема и другие гении места.

***

При входе в Святогорский монастырь я, совсем как старик Державин, осведомился: «А где, православные, здесь нужник?». Потому что путь от Пскова все-таки неблизкий. «А вон там, за углом, — показывают. — На автобусной остановке».

Свернул я за угол, прошел метров сто. Остановки никакой не видно. Имеется чугунный Пушкин, сидячий. Деревенская водоразборная колонка. Дорога, усыпанная райскими яблочками. И пара сувенирных киосков в отдалении.

На обратном пути твердил: «Нелегко шагать хористам, если путь их стал гористым… Нелегко шагать солистам, если путь их стал соплистым… Нелегко шагать горнистам, если путь их стал говнистым…». Поднялся к могиле Александра Сергеевича, тоже весьма возвышенной, отвесил земной поклон.

В общем, какие ни на есть, а горы. И к версификации располагают.

***

Денис Кугай — питерский актер, исполнитель главной роли в спектакле-бродилке. Экскурсовод-самозванец возглавляет толпу туристов и водит их по Пушкинским Горам ведьмиными кругами. Затем увлекает в лесные дебри по незарастающей народной тропе. А кончается маршрут у дома знаменитого пропойцы Михал Иваныча, где Довлатов снимал когда-то комнату.

В общем, народно-демократическая пушкиниана в довлатовской аранжировке. Публику усаживают в автобус, который никуда не поедет, и грозят поселить в гостинице, пребывание в которой несовместимо с жизнью.

В ресторане «Лукоморье» туристов встречают три фурии, которые умеют превращать воду в хлебное вино. На неизбежной улице Ленина экскурсантам показывают бюст Ленина, который воздвигли к юбилею Пушкина.

На тропе в заповеднике вы увидите камень, под которым захоронен локон Пушкина. Кроме того, вас ждет встреча с кликушей, в которую вселился дух Арины Родионовны. А также батл, а по-русски — поединок двух срамословцев, оспаривающих друг у друга лавры самого заядлого хранителя пушкинского гения.

Поток сознания экскурсовода живо напоминает бредни фотографа Валеры, героя довлатовского «Заповедника» («Вы слушаете «Пионерскую зорьку». У микрофона — волосатый человек Евтихиев. Его слова звучат достойной отповедью ястребам из Пентагона!»).

Пафос же спектакля отсылает к реплике другого довлатовского героя: «Соберите по тридцать копеек, я вам покажу тайную могилу Пушкина, которую большевики скрывают от народа». Плюс стандартный набор стандартного одержимца: места силы, связь с космосом, энергетика, нумерология, секреты загадочных тайн.

Есть тут и еще один объект пародии: аллегорические истуканы и псевдореликвии, мистические валуны на перекрестках, «скамьи Онегина» и «аллеи Керн», которыми переполнены Михайловское и Тригорское.

Денис отлично справляется с ролью, предполагающей большую долю импровизации (во времена Довлатова это называлось «полив», а позднее — «пурга»). Помогают ему подсадные актеры, затесавшиеся среди публики.

Я и сам оживлял действие истошными криками: «Говорите громче, я ничего не слышу!». И затеял с экскурсоводом дискуссию, по ходу которой выяснилось, что Пушкин, как и Ленин, был гриб — и в то же время радиоволна. Потому что Пушкин — это Ленин сегодня.

Кроме того, мы с Денисом пришли к выводу, что кое-что большевики от народа все-таки скрыли. Например, место дуэли Довлатова и Есенина. Или место, где Гоголь переодевался в Пушкина.

***

Второй раз мы приехали в Пушкинские Горы в начале июня, на ежегодные торжества. То есть начали с пародии, а кончили оригиналом. Что ж, это многих славный путь. Включая и самого Пушкина, который начинал поэтическое поприще с фривольных подражаний легкомысленным французам.

Виктор Шкловский описывал торжества в Михайловском в 1937-м.

«Ели, покрытые снегом, стояли вокруг покрытого льдом озера…

Колхозники устроили маскарад на льду. Проходила Татьяна Ларина, надевшая ампирное платье на тулуп. У нее был такой рост, она была так красива, что выглядело это хорошо. Шли богатыри, царица-лебедь, в кибитке ехал с синей лентой через плечо бородатый Пугачев, рядом с ним ехала сирота Маша Миронова — капитанская дочка.

И за ними на тачанке, гремящей бубенцами, с Петькой ехал, командуя пулеметом, Чапаев. Я спросил устроителя шествия — ведь про Чапаева Пушкин не писал?

— А для нас это всё одно, — ответил мне колхозник».

Примерно по такому сценарию день рождения поэта в Михайловском проходит до сих пор. Парадную колонну на большой поляне возглавляет духовенство, а замыкают ряженые черти. Посередке сказочные богатыри и бравые гусары. Целый выводок Татьян в бальных платьях, целый взвод Онегиных в цилиндрах. Двухсотлитровый самовар, который едет задом, как пушка. И даже усачи из казачьего хора — привет Емельке Пугачеву.

Шестого июня каждый район Псковщины высылает в Михайловское свой карнавальный десант. Все это слегка напоминает День шахтера в Кузбассе, в моих родных местах. Но пафос михайловского парада обратный.

Потому что День шахтера всегда напоминал мне басню Крылова «Стрекоза и муравей». Весь год горняки тяжело трудятся, а на исходе лета их посещают столичные стрекозы: певички и танцовщицы, баритоны и гитаристы.

В Михайловском же труженики делегируют стрекоз на праздник из своей среды. Что ж, раз в году и муравьи летают. Это так и называется — муравьиный лёт.

***

В доме поэта экскурсовод доверительно сообщила: «А в войну здесь был дом отдыха фашистов… Да-да, раненых офицеров присылали на долечивание или в кратковременный отпуск».

Само это известие нас нисколько не удивило: что с них взять, фашисты же. Но формулировка потрясла.

По обе стороны дома — два симметричных флигеля. В одном, рассказывают, была баня. А летом жила пушкинская няня Арина Родионовна.

Но позвольте, мифические обитатели русской бани — банник и бабушка Обдериха. Может статься, Арина Родионовна этой бабушке несколько сродни? С такой гипотезой я пристал к Георгию Николаевичу Василевичу, директору музея-заповедника. Он милостиво согласился, что версия имеет право на жизнь.

Действительно, Арина Родионовна — вполне мифическая героиня. Например, все знают, что она похоронена на Смоленском кладбище в Петербурге, там даже висит мемориальная доска в ее честь. Но могилу никто указать не может.

Георгий Николаевич директорствует здесь уже 30 лет. Впрочем, это далеко не рекорд, потому что легендарный первый директор Семен Степанович Гейченко правил заповедником 45 лет.

Воспоминаний о Гейченко существует великое множество, колоритная была личность. Мне, в частности, очень нравятся виньетки известного филолога Андрея Зорина из книги «Где сидит фазан». Но вы их при желании найдете сами, они доступны в Сети.

Я, со своей стороны, могу добавить в эту летопись еще одну историю.

Пожилая сотрудница музея рассказывала: Семен Степанович очень любил порядок. Увидит, бывало, переполненную урну, опрокинет ее, вынет из кармана бутылочку чернил и польет сверху. И кричит, кричит на весь заповедник, раскраснеется весь, просто ужас.

Но здесь повествование о пушкинских местах начинает уже отдавать Хармсом. А значит, его пора сворачивать, чтобы не пойти по второму кругу.

Статья была опубликована в журнале «Человек и мир. Диалог», № 2(19), апрель – июнь 2025 г.

Прочитано: 72