Сергей Кофанов: «Всегда остановлю экспедицию, чтобы помочь человеку»

Чемпион России по альпинизму — о том, как важно ошибиться дверью, о людях без масок и о точках жизненного пути

https://www.instagram.com/sergey.kofanov/

Сергей Лютых

Сергей Кофанов в 2006 году стал самым молодым россиянином, побывавшим на Эвересте. Ему тогда было 28 лет. Однако на весь мир он стал известен после второго восхождения на высочайшую гору планеты, в 2007 году. Кофанов в одиночку спас итальянца Марко Эписа с высоты 8300 метров. Девять часов тащил его до палаточного лагеря. Это исключительный случай в истории альпинизма! В интервью автор постарался не задавать надоевшие герою вопросы, так как описание этого подвига легко найти в сети. Мы постарались поговорить с Кофановым на темы, на которые он раньше говорил реже, и о том, о чем он не рассказывал вовсе.

С 2009 года вы занимаетесь марафонским бегом. Для обычных офисных сотрудников вроде меня это один из способов борьбы с кризисом среднего возраста. А зачем марафон вам, человеку, у которого за плечами столько сложнейших горных экспедиций и нескольких восхождений на Эверест?

В марафон я пришел так же случайно, как и в альпинизм. Так получилось, что в том году я участвовал в экспедиции на Мак-Кинли — высочайшую вершину Северной Америки. После возвращения в Москву у меня оставалось две недели до следующей экспедиции и открытая годичная американская виза на руках. Друг предложил поехать на Нью-Йоркский марафон, чтобы там поболеть за него. Я согласился. Авиабилеты были недорогие. Сам я никогда не бегал на тренировках больше 10–15 километров и вообще не очень любил сам по себе бег. Мы прилетели в Нью-Йорк. Друг получил стартовый пакет с чипом, который должен быть у каждого участника. Перед стартом у друга случилась беда — умер отец. Нужно было срочно лететь домой. Он оставил мне чип и кроссовки: «Если ты за меня пробежишь, то это будет много для меня значить».

Друг, как и другие участники, получил слот в результате лотереи, а потом еще долго тренировался. В итоге он оставил мне беговую одежду, кроссовки и этот чип, а сам улетел в Россию. Я был растренирован после экспедиции на Аляске и совсем не был готов к подобным экспериментам. Однако менять билет было накладно, а спать не хотелось из-за разницы в часовых поясах. В результате я из любопытства отправился в стартовый городок на Статен-Айленд. Там было много людей, ведь Нью-Йоркский марафон — один из самых крупных в мире. На него выходит около 60 тысяч человек. Решил пробежать первые 5 километров, а потом свернуть в метро и вернуться в гостиницу. Пробежал 5, 10, 15 километров, а там уже трасса идет через Бруклин, и чтобы сойти, нужно было перелезать через ограду. К тому же всюду были болельщики, барабанщики. Для Нью-Йорка марафон — один из главных городских праздников.

В итоге я пробежал 20 километров, а потом перешел на шаг. Преодолел еще 20 километров пешком, а затем за два километра до финиша вновь перешел на бег, чувствуя сильную поддержку со стороны болельщиков. Финишировал со временем 5 часов 50 минут.

Где-то через два месяца пришла мысль, что надо пробежать марафон снова, только уже не переходя на шаг и с более достойным результатом. Так постепенно марафоны стали меня мотивировать соблюдать определенный режим тренировок, ложиться спать и вставать с утра пораньше. Этот спорт помогает держать себя в тонусе, что позитивно сказывается и на бизнесе, и на личной жизни. Теперь я уже пробежал порядка 10 марафонов. В планах собрать все мейджоры (World Marathon Majors, которая считается самой престижной серией забегов в мире. — Авт.). Пока этот проект на паузе из-за пандемии.

Ваш взгляд на горы в юности был более романтичным или спортивно-прикладным?

Я увлекался и Жюль Верном, и Фенимором Купером. Меня манили путешествия в дальние страны, исследования, приключения. Параллельно я занимался спортом, а когда пришел в альпинизм, то со временем понял, что можно же совместить одно с другим.

Удалось?

Да, горы стали для меня окном в большой мир, возможностью проникнуться культурой жителей отдаленных горных районов, изучить их язык, обычаи.

Кроме этого, в горах ты имеешь уникальную возможность увидеть людей, с которыми ты туда поднялся, такими, какие они есть, без масок, которые обычно надеваются внизу. Альпинизм позволил мне объездить, наверное, все страны, в которых есть горы. Теперь очередь за теми, где гор нет.

Ваши родители тоже ходили в горы? Это они вас втянули в альпинизм?

Они инструктора по спелеологии, что едва ли не опаснее альпинизма. С детства отдали в спорт, но только такой, который подразумевал занятие в залах: бассейн, легкая атлетика, акробатика, фехтование, волейбол. Когда же я готовился поступать в вуз, то на полгода вообще все тренировки отложил. После успешной сдачи вступительных экзаменов встал вопрос о том, чтобы вновь заняться спортом. Осталось только решить, каким. Так совпало, что у нас в Екатеринбурге тогда проходил чемпионат мира по спортивному скалолазанию. Мама все это увидела по телевидению и предложила мне попробовать, заниматься же предполагалось в крытом скалодроме, где все безопасно: мальчики, девочки в шортиках. Выбрал самую крупную секцию, которая находилась при спортивном манеже Уральского политеха. Пришел в спортзал. Смотрю, лазают скалолазы где-то под потолком. Внизу тренер ходит суровый. Я к нему подошел, поздоровался и спросил, можно ли к ним записаться на скалолазание. «Можно, только мы не скалолазы, а альпинисты» — ответил тренер. Я спросил в чем разница, а он сказал: «записывайся, а там поймешь». Вот так я ошибся дверью и попал в альпинизм.

А если бы вы так зашли в шахматный кружок?

Думаю, так как с детства у меня была привычка заниматься спортом и добиваться побед в соревнованиях, то я бы и в шахматах старался стать чемпионом. Ты не можешь понять, как говорил Стив Джобс, как соединяются точки твоего жизненного пути, глядя вперед, — только оглядываясь назад. Со стороны этот путь кажется стройным, логичным, понятным и простым, но за каждым этапом, за каждым решением и свершением стоит большой труд.

Но одно дело заниматься альпинизмом в качестве хобби и совсем другое — посвятить этому жизнь?

В первые годы альпинизм для меня был связан с достигаторством, а горы стали некими стадионами, где я соревновался с другими альпинистами и альпинистскими школами. Это очень зависит от менторов, наставников, тренеров. Мне повезло попасть в Свердловскую школу альпинизма — одну из лучших в мире. Плюс я застал довольно сложный переходный период, потому что Советский Союз уже развалился и вся инфраструктура — альпинистские лагеря, путевки — тоже. Когда я первый раз поехал в горы в 1995 году, мы все уже платили за себя сами. В этом были не только минусы, но и плюсы, потому что появилась возможность где-то срезать угол. Раньше для того, чтобы получить первый разряд по альпинизму, требовалось не меньше 5 лет, а на то, чтобы стать кандидатом, мастером спорта — 10 лет. Я, наверное, возглавил когорту молодых альпинистов, прозванных «бройлерами» за то, что закрывали за одну смену по два разряда. Мы очень быстро двигались по спортивной сетке под руководством лучших учителей, среди которых были чемпионы мира по альпинизму, обладатели золотых ледорубов, мастера спорта международного класса.

Когда и чем сменился ваш период достигаторства?

Когда я стал мастером спорта и чемпионом России, мне выпала возможность попробовать себя в роли играющего тренера сборной Свердловской области по альпинизму. Тут уже была другая мотивация. Вектор внимания сместился с меня самого на молодых ребят, которые под моим руководством стремились к своим победам, как прежде я. Ко мне тогда стали подходить люди, которые, зная, что я теперь тренирую других, просили сводить их на Эльбрус или Килиманджаро. Так органично произошел мой переход в разряд горных гидов для людей, которые прежде альпинизмом не занимались. Я стремился стать своеобразным Жак-Ивом Кусто, способным познакомить человека с чудесным миром гор, с его прекрасными и опасными сторонами.

Понятно, что это стало для вас работой. А сохранялся ли какой-то личный интерес и в чем?

В какой-то момент горы стали для меня средой, где я знакомился с интересными людьми, и это стало самым важным. Так многие ходят собирать вершины, а я собирал людей.

Быть горным гидом значит взять на себя большую ответственность.

Это одна из самых сложнейших профессий. Горный гид обладает огромным арсеналом софтскиллс в сфере решения всевозможных проблем, критического мышления, управления людьми, построения команды. Моя задача была в том, чтобы быть полноценным руководителем экспедиции.

А команды складываются долго или прямо перед выходом на вершину?

Если взять, к примеру, Эверест, то несмотря на то, что это один из самых больших вызовов для альпиниста, члены команд встречаются и знакомятся уже в базовом лагере, куда приезжают из разных точек мира. Гиду нужно каким-то образом этим разношерстным коллективом управлять, добиваться авторитета, налаживать горизонтальные связи в команде. Это одна из самых сложных профессий.

Если подходить серьезно. Но есть и такие люди, которые называют себя горными гидами, но перечисленными вами компетенциями не обладают.

Есть разные уровни профессионального мастерства. Когда я приобрел достаточно опыта, то начал отказываться от руководства крупными коллективами, потому что это слишком большой риск. Недавняя трагедия на Эльбрусе произошла с группой, где на 20 человек было всего два гида. В результате семь человек погибли. Я же стал работать персональным горным гидом с людьми, ставившими перед собой достаточно амбициозные цели, как правило, топ-менеджерами крупных компаний.

Какие это цели, например?

Был человек, который под моим руководством стал первым азербайджанцем на Эвересте, первый монгол в Антарктиде, первый украинец в Папуа — Новой Гвинее. Я стал готовить для конкретных людей дорожные карты по подготовке к подъему на высочайшую вершину мира или к тому, чтобы стать «Снежным барсом», подняться на высочайшие вершины всех континентов, рассчитанные на 5–7 лет.

Трудно руководить людьми, которые сами привыкли командовать другими?

Да, у них есть авторитет, амбиции и умение подавлять, навязывать свое мнение. В этом смысле таких гидов, как я, в мире не так много, потому что нужно уметь отстоять свою точку зрения перед человеком, привыкшим руководить крупной компанией. Это стоит уже других денег. В 2008–2009 году зарплата гида была в районе 100 долларов в день. Я же решил, что не буду работать меньше чем за 1000 долларов в день.

Вы рисковали потерять работу?

Да, но в результате я занял нишу, которая была свободна.

Допустим, человек решает, что хочет подняться на Эверест, и связывается с вами. Что дальше?

Сейчас я стал таким человеком, который скажет: «давайте попробую вас отговорить». В некоторых случаях люди, желающие попасть на Эверест, неосознанно преследуют совсем другие цели. Мне приходилось с таким сталкиваться, разбираться. Так я постепенно стал специалистом в области мотивации, мотивационным спикером.

На первом же своем восхождении на Эверест в 2006 году вы были гидом. Разве не нужно до этого подняться в качестве рядового участника экспедиции?

Нет такого, чтобы ты сначала сбегал туда для разминки. Моего опыта работы в горах уже хватало для того, чтобы проводить экспедиции на Эверест.

Что вы чувствовали, поднимаясь к вершине мира, одновременно ощущая большую ответственность за людей и приближение к одной из высших точек вашего личного альпинистского опыта?

Я поднялся на вершину и должен был там дожидаться всех членов своей команды, чтобы потом вместе спускаться вниз. Помню, сидел там, и шерп предложил: «Сергей, давай тебя сфотографируем!». Я ответил: «Да ладно. В другой раз». Я не мог тогда думать ни о чем другом, кроме как о людях, которых за собой привел. В итоге у меня нет фото с моего первого восхождения на Эверест. И дело было не в желании заработать. Тогда за два месяца работы на высочайшей горе мира я получил тысячу долларов.

Оба ваши восхождения на Эверест были связаны со спасением людей.

Да, в 2006 году был случай с австралийцем, а в 2007-м с итальянцем. Может быть, это какая-то карма, но и в нынешнем году, когда я ходил на Эльбрус на свой день рождения в мае, мне пришлось развернуться и организовывать спасательные работы. Я научился видеть потенциальную угрозу для людей, находящихся вокруг меня в горах, и всегда остановлю экспедицию, чтобы помочь человеку. Мне даже говорят: «Кофанов, что с тобой не так? У тебя что ни поездка, то спасработы!». Я отвечаю, что все нормально, ведь спасать требуется не мою группу, а участников других, соседних экспедиций.

Я всегда думал, что в альпинизме существует по-военному жесткие правила, из-за которых, особенно на экстремальных высотах, свыше 8000 метров, как на Эвересте, нельзя нарушать план экспедиции и выбиваться из графика, а каждый альпинист должен выполнять свою задачу, подобно солдату. По этой-то причине спасение участников других экспедиций, как нечто внеплановое и выходящее за рамки расписанных ресурсов, становится невозможными.

Меня иногда спрашивают о главных ошибках, которые доводилось совершать. В числе таковых называю спасение итальянца в одиночку на Эвересте. Я могу сколько угодно говорить, что перед этим проверил прогноз погоды, убедился в том, что каждый участник моей экспедиции был обеспечен кислородом, у каждого был персональный шерпа, все были в хорошем состоянии, но оставить их было неправильным решением. Повезло, что все в итоге спустились благополучно, хотя позднее у одной из участниц моей экспедиции, ирландки, начался отек мозга, и ее тоже потребовалось быстрее спускать на высоту 6300. Возможно, если бы я был рядом, такого не произошло бы.

Но вы все же проявили настоящий героизм: девять часов в одиночку тащить человека вниз с высоты 8300 метров. Такого никто не делал ни до, ни после.

Это было спонтанное решение, после которого, как я считал тогда, мне будет не стыдно жить дальше. Во многом мое участие в этих и других спасработах определялось запасом прочности в организации собственных экспедиций, то есть если бы мы сами находились в угрожающей ситуации, то вряд ли бы я смог помогать другим. Но не надо думать, что альпинисты просто проходят мимо терпящих бедствие товарищей. Даже на Эвересте это не так. Выход к самой вершине происходит в полночь, и идти приходится всю ночь до рассвета, чтобы потом успеть спуститься до того, как начнут подниматься термические облака, нагреваемые солнцем. Когда ты идешь там ночью в условиях сильного мороза, ветра, кислородного голодания, то видишь только то, что освещает кружок света от фонаря. Смотреть по сторонам нет ни возможности, ни сил, да и само сознание у человека в этот момент сужается. Он концентрируется на том, чтобы достигнуть цели, он на пределе своих физических возможностей.

В таких условиях заметить человека, который упал в сторону от тропы, бывает невозможно.

А как вы себя чувствуете на подобных высотах, у вас есть какая-то врожденная физиологическая предрасположенность к таким восхождениям?

Моя первая экспедиция в горы в 1995 году тоже закончилась спасработами, но спасать пришлось меня самого. Выше 4000 метров у меня начинала течь кровь из носа, наступала апатия, и я еще некоторое время после этого всерьез думал, что выше вообще подниматься не смогу, не приспособлен просто для высоты.

Когда же меня пригласили в экспедицию на семитысячник Пик Ленина, то я сперва покрутил у виска: «вы что ребята, какие мне 7000 метров?». Но оказалось, что если правильно готовиться, тренироваться, то пределов нет и можно покорить хоть Олимп на Марсе.