Татьяна Стоянова: «Поэзия нужна всем, но не все об этом догадываются»

Поэт и переводчик из Молдовы – о молчаливых женщинах, одиноких путешественниках и спасительных книгах

Фото: Екатерина Скабардина-Столбинская

t.me/S_Tihi

Татьяна Стоянова приехала в Москву из Бессарабии – из тех самых краев, где Пушкин кочевал «в глуши степей» с героями своей поэмы «Цыганы», где задумал и начал писать «Евгения Онегина». Теперь уж и не скажешь, что сыграло в ее судьбе решающую роль – ощутимая ли с самого детства близость к классику, напитанный ли поэзией южный воздух или густой «творческий» замес молдавской и гагаузской крови, но героиня наша всегда знала, что жизнь ее будет непременно связана с искусством. Так и случилось. Она пишет и переводит стихи и, работая бренд-менеджером в «Редакции Елены Шубиной», устраивает «свидания» современной российской прозы с читателем.

Татьяна, так уж сложилось, что про Молдавию и молдаван в России знают куда больше, чем про Гагаузию и гагаузов. Давайте же исправим эту несправедливость!

Давайте! Гагаузия – небольшая автономная республика на юге Молдовы, а гагаузы – потомки народа, переселившегося в Бессарабию с севера Балкан, из Добруджи. Споры о том, кто такие гагаузы – «отуреченные» болгары или принявшие христианство турки, – не утихают до сих пор. Любопытно, что язык у них действительно тюркский, но исповедуют они православие. Этот необычный сплав языка и веры с ее ярко выраженными языческими вкраплениями и сегодня сильно влияет на повседневную жизнь гагаузов. Они невероятно музыкальны, трудолюбивы и гостеприимны. Они рождаются и умирают под музыку, хранят секреты древних ремесел, знают толк в хорошем вине и кухне. Голодным из гагаузского дома уйти просто невозможно.

А вы себя кем скорее ощущаете: молдаванкой или все же гагаузкой?

Очень сложный вопрос, но я и сама себе его не раз задавала. Когда мы с братом пришли оформлять паспорта, Сергей написал, что он гагауз. А я вдруг подумала: мой брат, отец, дед – все гагаузы. А как же мама? В ее семье нет мужчин, которые формально передали бы свою молдавскую кровь по наследству. Значит, это сделаю я! В конце концов, мы дети двух родителей разных национальностей, и это равновесие нужно сохранить. Но, если честно, я чувствую в себе голоса обоих народов, для меня они неделимы.

Дома вы на каком языке говорили?

С бабушкой и дедушкой – по-гагаузски, с родителями – по-русски. Румынский учила в школе. Говорю на них свободно, перевожу румынскую поэзию. Когда пишу, случается, ко мне приходят не русские, а гагаузские рифмы. Есть стихи с естественными вставками румынских и гагаузских слов.

Конечно, если не пользоваться языком изо дня в день, он постепенно уходит, истончается и бледнеет в памяти. Но его можно удержать осознанно. Именно поэтому попросила маму помочь мне собрать библиотеку гагаузской поэзии и фольклора, чтобы, читая стихи, пословицы, поговорки, песни, я не забывала эту речь.

А стихи на гагаузском у вас есть?

Да, два текста, оба впоследствии я перевела на русский. Один – о том, что человек, утративший родину, уже никогда не ощутит себя цельным, в его сердце, как в доме с прохудившейся крышей, будет зиять вечная незалатанная дыра. Второе – о женщине, которая молчит о своей любви, надежно прячет ее в самых укромных тайниках души, идет на все, лишь бы избранник не догадался об ее истинных чувствах.

Что же плохого, если и догадается?

Речь не про «хорошо» или «плохо», а про наш национальный менталитет. Гагаузская женщина, как бы ни была она мудра и прозорлива, держит свое знание при себе, если только ее не спрашивают. Молчание женщины, ее уважение к мужчине – на вес золота. Когда я приехала в Россию и увидела, как женщина прилюдно может оскорбить своего мужчину, высмеять публично, бросить ему в ответ что-то унизительное и обидное, меня это потрясло. В то же время понимаю, что это лишь моя точка зрения, мои правила, а мир – другой, он шире и разнообразнее, и то, что чуждо мне, может быть нормой для других. Поэтому стараюсь никого не осуждать, смотреть на жизнь и происходящее в ней с разных ракурсов, хотя, поверьте, соединять в себе изначально несоединимое – многовековые родовые устои и страсть к свободе – очень непросто.

У вас наверняка была возможность уехать на Запад – в Бухарест и дальше, но вы выбрали Москву…

Начнем с того, что я вообще не собиралась никуда уезжать. Молдавия – удивительная страна: певучая, живописная, щедрая, теплая. Достаточно сказать, что когда в Москве еще только-только сходит снег, у нас уже цветут вишни и абрикосы. Но как раз в то время, когда я оканчивала школу, молдавские университеты уже закрыли все русскоязычные факультеты. Для меня же было принципиально учиться на родном языке. Узнав, что русская община в Молдавии предлагает квоты для обучения в России, я подала документы и поступила в Москву, где был самый большой конкурс. Это при том, что Москва всегда была для меня чем-то очень далеким, недосягаемым, как другая планета, я и помыслить не могла, что однажды перееду сюда.

Это была любовь с первого взгляда?

Что вы, вовсе нет! Первый год был невыносим, я даже подумывала перевестись в сочинский филиал – подальше от этой вечной мерзлоты. Но на второй год вдруг поняла, что дальше так продолжаться не может, я больше не могу жить в состоянии этой внутренней неослабевающей вражды, которая день за днем подтачивает силы. И я поставила себе цель: полюбить Москву. Для начала записалась на факультативный курс краеведения. Это был крошечный, интимный такой кружок восторженных девочек, которых наш преподаватель водил по городу, показывал его потаенные уголки, церквушки на древних фундаментах, удивительной красоты особняки с фантастическими барельефами и витражами, объяснял, чем ампир отличается от модерна, а елизаветинское барокко от неоготики. Как же он любил свой город и как заражал нас этим чувством. Следующим шагом стали самостоятельные прогулки. Я покупала книжки из серии «Москва, которой нет», строила собственные маршруты и целенаправленно исхаживала город вдоль и поперек. Параллельно начала бывать на всех книжных выставках и фестивалях. И вот так – через литературу, через личное знакомство с пространством и его обитателями, я наконец-то почувствовала, что больше здесь не чужая.

Город становится твоим, когда он населен твоими воспоминаниями. Сейчас я хожу по Москве и точно знаю: вот тут я однажды гуляла с друзьями, там у меня было романтическое свидание. Не все воспоминания обязательно должны быть счастливыми, однако только они и превращают город во вместилище твоего опыта. Но если бы я тогда не сделала первого осознанного шага навстречу Москве, она бы вряд ли меня приняла.

Выходит, любая цель достижима?

Да, абсолютно любая. При условии, что она по-настоящему ваша и вы ее для себя верно наметили.

Вы объехали полмира, это тоже была цель?

Я с детства любила путешествовать. Конечно, тогда это были не такие уж и дальние поездки, но даже они давали возможность смотреть в окно, наблюдать чужую, незнакомую жизнь, придумывать истории про людей, их чувства и отношения, уноситься в тот воображаемый мир, что поднимает тебя над обыденностью происходящего.

Теперь, когда я стала взрослой и уже ни от кого не завишу, могу позволить себе уехать туда, где все другое, все не так, как в привычной мне жизни. Именно поэтому я отправилась когда-то в Никарагуа, во Вьетнам, в Малайзию, Камбоджу, побывала на Кубе и в Мексике. Оказавшись в пространстве совершенно иной культуры, можно хотя бы ненадолго представить, каким бы ты был, о чем бы думал и беспокоился, живи тут постоянно. Обычно я путешествую одна, это позволяет ни на что не отвлекаться, сосредоточиться лишь на своих ощущениях, вести непрерывный внутренний диалог, много размышлять, подводить какие-то итоги. И часто, вовлеченная в иную реальность, чувствую внутренние изменения, словно я уже другая, не такая, какой была еще совсем недавно.

Никогда сразу не отправляюсь осматривать достопримечательности. Обычно сажусь в каком-то кафе подальше от туристического центра, слушаю, о чем говорят люди – я их, конечно же, не понимаю, но это не мешает угадывать их волнения и радости. Влюбленные пары, старики, дети, даже животные, и каждый из них – это целый сюжет. Глядя на них, всегда думаю: как много судеб, оказывается, можно прожить в своей одной-единственной жизни. Кроме того, воспоминания о путешествиях – это те убежища, где можно будет позже укрыться от непогоды. Достаточно закрыть глаза и вспомнить себя ту, другую, свободную, увидеть мысленным взором те места силы, где было хорошо и привольно, как приходит абсолютное счастье, которое точно твое, ведь ты его пережила наяву, и значит, его уже никто и никогда не отнимет.

В дороге, как известно, и пишется лучше…

Это точно! Из каждой поездки привожу новые стихи, в которых отражается все пережитое и передуманное в пути. Поэтому вьетнамский цикл – медитативный, философский, полный храмовых буддистских образов. Кубинский же, напротив, – темпераментный, страстный, яростно певучий.

А повседневность может дарить такое же счастье и вдохновение?

Если вы нашли свое дело и своих людей, то, конечно, может. Кажется, я нашла. В «Редакции Елены Шубиной» оказалась совершенно случайно. До этого работала в компании, которая занималась организацией самых разных культурных событий, книжных в том числе, но она закрылась, и я осталась у разбитого корыта. Это был непростой, темный период, я даже не начала искать новую работу, потому что ощущала себя застрявшей в каком-то межвременье, не понимала, куда двигаться дальше и стоит ли вообще куда-то двигаться. И тут мне позвонили из РЕШ – кто-то из бывших коллег порекомендовал. На встречу шла, абсолютно ни на что не надеясь. Но едва переступив порог, оглянувшись вокруг и поговорив с Еленой Даниловной Шубиной, поняла, что это мое место и я должна тут остаться. Со временем выяснилось, что в этом ощущении мы с редакцией совпали.

Работа в издательстве показала мне, что любое великое дело (не побоюсь этого слова, потому что многие книги, с которыми мы работаем, по-настоящему великие) невозможно без колоссального труда, невероятного напряжения всех твоих внутренних сил и веры. И да, мне дорог каждый наш автор, а все они очень разные, необычные, странные, иногда не от мира сего, часто далекие от реальности, но именно они несут в наш мир любовь, заключенную в подвластном им слове. И я не перестаю восхищаться Еленой Даниловной, которая мощью своего таланта и веры в талант других собрала вокруг себя настолько непохожих людей. У них разные политические взгляды и общественные позиции, но все же их объединяет главное – писать хорошие книги, которые нужны читателю. Ведь если в правильный момент человеку в руки попадает нужная книга, она может его спасти. Точно так же, как когда-то меня спас «Лавр» Евгения Водолазкина. Он открыл во мне, совершенно отчаявшейся, портал света и надежды, объяснил, что любовь не бывает пустой или бесполезной, она всегда, пусть и не сразу, но к тебе же и возвращается, усиленная троекратно. «Лавр» научил меня смирению и умению ждать.

Если коротко и «на пальцах», кто такой бренд-менеджер в книжном издательстве?

Это «акушер», который принимает новорожденную книгу и обеспечивает ее необходимым «приданым» – рекламными анонсами, пресс-релизами, презентациями… А еще это «проводник», который решает, какой дорогой лучше пойти, чтобы книга непременно встретилась со своим читателем.

Есть ли у вас любимчики среди «подопечных»?

«Редакция Елены Шубиной» выпускает в год около ста новых книг. Каждая, на мой взгляд, достойна того, чтобы ее прочесть. Сложно давать «безадресные» советы, поэтому порекомендую то, что близко сегодня лично мне, – нашу новую серию «Русский iностранец», где есть и новые авторы, и новые герои в необычных обстоятельствах. Все они эмигранты, осваивающие непривычные для них пространства. Эти книги позволяют пережить чужой опыт, не трогаясь с места. Если вы всегда мечтали пожить в Италии, возьмите «Солнечный берег Генуи» Натальи Осис. Англоманам, грезящим о карьере в лондонском Сити, посоветую «О чем молчит Биг-Бен» Анастасии Писаревой. А что было бы, если бы я переехала в Париж и узнала этот романтический мир с изнаночной стороны? Об этом лучше спросить у Алексея Тарханова и его «До востребования, Париж». А роман Аси Долиной «У него ко мне был Нью-Йорк» – это история о том, что совершенно неважно, сколько тебе лет, ты все равно можешь стать счастливой в чужом городе, но только если будешь смелой.

Татьяна, вы работаете с высокой прозой, сами пишете стихи, но живете в век отнюдь не поэтичный. Кому и зачем нужна сегодня поэзия?

Она нужна всем, но не все об этом догадываются. Дело в том, что любой наш опыт – горький или радостный – не уникален. Те же самые эмоции испытывают миллионы людей. Но лишь поэт может рассказать об этих переживаниях в четырех, шести, двенадцати строках. И подарить своему читателю мгновенное чувство узнавания: я не один в этой вселенной, есть и другие, кто пережил то же самое, – и выстоял, остался жив. Значит, и я смогу.

Руины

Я бы стала стареть, как стареет стена Эк-Балама:

сквозь ступени ее прорастают деревья в тени.

Я бы стала стареть – точно так же, как бабушка, мама,

и как сотни до них исчезающих женщин родни.

Я бы стала стареть, затерявшись в тех джунглях – руиной,

чтоб тропу до меня прорубить не нашлось топора.

Я бы стала стареть, покрываясь окраской змеиной,

забывая о том, как на самом я деле стара.

Я бы стала стареть, игуан пригревая на камне,

приютив муравьев под обломком, где ниже трава.

Я бы стала любить свою старость, поскольку она мне

показала бы, что, исчезая, я все же жива.

Рекомендуем прочитать интервью с преподавателем и переводчиком из Польши Вероникой Исмаиловой.