Смеющиеся стены Жака Ихмальяна Светлана ХРОМЧЕНКО, старший научный сотрудник ГМВ
Теги: Национальная культура | Живопись | Художники
«Стирая ржавчину с глаз» – так называлась выставка в Государственном музее Востока, приуроченная к 100-летию со дня рождения Жака Ихмальяна, художника армянского происхождения, родившегося в Турции и прожившего большую часть жизни в изгнании. Названием выставки стала чуть измененная строчка из его стихотворения.
***
В сущности, мы знаем только произведения Жака Ихмальяна, выполненные в России, где художник жил начиная с 1961 года, деля время между работой на радио, преподаванием турецкого языка в Институте стран Азии и Африки при МГУ и живописью. Был принят в Союз художников СССР, в Москве состоялись его выставки. Именно по этому периоду творчества мы можем судить о живописце, не всегда имевшем возможность не только работать в полную силу, но и сохранить уже сделанное. Однако то, что он успел сделать за последние полтора с небольшим десятка лет своей жизни, впечатляет художественным качеством и разнообразием. Более двух тысяч произведений – живопись, рисунки фломастером, тушью на рисовой бумаге, битумным лаком на картоне, работы, сделанные в непривычной технике с помощью выжигания на дереве или пластике.
***
Произведения Ихмальяна узнаешь сразу не только по стилю исполнения, но и по глубокой душевной взволнованности, с которой художник воплощал выразительные лица и фигуры крестьян, пастухов, горожан, облик циркачей и музыкантов, улицы городов и селений, морские заливы и горные пейзажи, натюрморты и аллегорические композиции. «У меня никогда не бывает недостатка тем, я знаю, что и как писать», – вспоминал слова отца сын художника.
Поразительная искренность Ихмальяна, сосредоточенность и увлеченность предметом изображения волнуют вновь и вновь. Впрочем, она становится понятной, если помнить, что искусство было для него больше чем профессией, хотя обстоятельства жизни порой лишали возможности писать и рисовать.
Сюжетное и тематическое разнообразие сохранившихся произведений позволяет предположить, что именно в Москве, обретя некую жизненную стабильность, он торопился проговорить кистью то, что не успел или не мог сделать раньше, то, что сохранилось в памяти ощущением, воспоминанием, болью или нежностью. Делал это, уже имея за плечами опыт контактов с искусством разных стран и народов. Может, поэтому в его работах угадываются отголоски разных культур: то французские влияния, то отзвуки ближневосточной миниатюры, то китайские мотивы. Но все культурные впечатления переплавлены в собственный стиль, так заметно отличающийся от московского и, шире, российского контекста.
***
«Говорят, что в раннем детстве я все время рисовал. Забираясь на колени к отцу или матери, я тут же просил карандаши и начинал рисовать на чем придется», – вспоминал о себе Жак Ихмальян. Он родился в Стамбуле в 1922 году, однако его родители, урожденные анатолийские армяне, передали, как считал художник, особое мироощущение, свойственное жителям родного региона. В его характере соединялась твердость убеждений и романтическая мечтательность, отчаянная решительность и душевная деликатность.
Первые уроки рисования в ранней юности Ихмальян получил у Абиддина Дино, известного турецкого живописца, в своем творчестве стремившегося к органичному слиянию художественных систем Востока и Запада. Затем продолжил учебу в стамбульской Академии искусств у художника и гравировщика Леопольда Леви, ранее получившего образование во Франции. С 1937 года ассистентом и переводчиком Леопольда Леви работал еще один неординарный человек – художник, поэт и писатель Бедри Рахми Эйюбоглу. Он известен как монументалист и талантливый педагог.
Жак Ихмальян был одним из самых ярких студентов в классе Леопольда Леви и Бедри Рахми Эюбоглу. Через этих мастеров он прибрел профессиональные навыки и познакомился с европейской культурой, французским искусством, не столько перенимая приемы, сколько проникаясь миропониманием художников нового времени, стремящихся не отобразить мир, но выразить свое понимание и отношение к нему. Ихмальян неоднократно с благодарностью вспоминал учителей, навсегда сохранив полученную благодаря им любовь к творчеству Матисса, Вламинка, Марке, Дюфи, Дерена… Эти великие французы всю жизнь оставались для него художественными ориентирами.
За два года он проходит четырехгодичную программу живописного факультета, но судьбе угодно было поставить немало преград. Наделенный большой душевной отзывчивостью, обостренным чувством справедливости, романтик и мечтатель в юности увлекся идеей справедливого мироустройства, рисуемого коммунистической утопией. В 1944 году Ихмальян был арестован за принадлежность к запрещенной в Турции компартии и провел в заключении три года. Художник вспоминал, что тогда писал картины только в воображении, рисовал мысленно, вглядываясь в пятна и разводы на стенах тюремной камеры. Может быть, поэтому в его архиве сохранились названия нереализованных работ: «Смеющиеся стены», «Раненые стены», «Стена, заставляющая думать».
***
Освободившись из тюрьмы, Ихмальян покинул страну. Сирия, Ливан… Преподавал рисование в школах, занимался декоративной или, как сам в шутку называл, мебельной живописью. Вместе с французской художницей Симоной Балтаксе выполнил стенную роспись большого зала аэропорта в Бейруте на тему «Дружба народов». Затем переехал в Польшу, где работал на студии диафильмов, рисуя сюжеты к восточным сказкам, и сделал цикл графических работ к книге стихов Назыма Хикмета «Песня пьющих солнце», вышедшей на польском языке. На экземпляре книги Назым Хикмет оставил автограф: «Когда-нибудь я постараюсь написать достойные твоих рисунков стихи».
С 1959 года Ихмальян жил и работал в Китае, где увлекся традиционной и современной китайской живописью гохуа. Языковой барьер мешал диалогам художников, но наблюдение за процессом работы местных мастеров, за особенностями движения кисти открывало их метод работы с формой, тоном, пространством, композицией и в конечном счете помогало находить новые способы создания художественного образа.
***
У Жака Ихмальяна сложился особый, словно вне традиций почерк. И если по нескольким сохранившимся рисункам учебного, академического характера видно великолепное владение формой, то в дальнейшем он уходил от прямого жизнеподобия, стремясь к музыкальным созвучиям цвета и формы, метафоричности образов, непредсказуемой и драматичной борьбе тьмы и света, который одновременно является и цветом. «Мой метод работы – попытаться объединить две неопровержимые реальности: конкретную и абстрактную. Я думаю, что в результате столкновения этих двух реальностей рождается большое искусство. Большое искусство – это самое идеальное и самое прекрасное переплетение абстрактного и конкретного», – писал художник.
Композиции картин и графических листов то ясны, обозримы, пластически проработаны, то волнуют романтической недосказанностью тающих в темноте форм и силуэтов. В них порой угадывается восхищение Пикассо, фовистами и особенно Матиссом. Творчество последнего было тем мостиком между Западом и Востоком, по которому двигался Ихмальян, но двигался навстречу, с восточной стороны. Колорит собственных работ он часто настраивал на ориентальный лад, ощущая краску как восхитительную драгоценность, субстанцию сияющую, светоносную, своей определенностью находящую аналогии в миниатюрах, с дивными соцветиями шафраново-желтого, бирюзового, синего, киновари: «Для меня краски – это цветы. Как мы помещаем в вазу цветы, так распределяю я свои цветы-краски в прямоугольнике холста <…> Если все задуманное удается – я счастлив, если же нет – то да поможет нам Бог!».
Однако не только миниатюра с декоративностью и условностью художественного языка, но и культура Дальнего Востока питали его искусство. Восхищаясь произведениями традиционной китайской живописи, художник в собственных работах неоднократно прибегал к артистичному росчерку кисти, напитанной уже не тушью, а масляной краской. Его мазок становился не только формообразующим, как это свойственно европейской традиции, но и передающим энергию и ритм биения сердца, как учила традиция дальневосточная. Все больше ценя таяние контура в пространстве, растворение мазка, энергию и ритм касаний кисти, художник стремился к лаконичности, создавая фигуры выразительной линией. При этом они становились некими подобиями иероглифов, знаками скорби, раздумья, милосердия.
От Дальнего Востока, вероятно, идет и любовь к тонким монохромным решениям, нежной светотени, лаконизму средств и пустому пространству, а также эстетизация непредсказуемых эффектов смешения и наложения красочных слоев. Годы, проведенные в Китае, оставили след в творчестве персонажами, сюжетами, пейзажами, в которых отчетливо угадывается местный ландшафт. Но большинство работ, несомненно, воскрешают воспоминания о жизни на Ближнем Востоке: от лаконичных, в несколько линий набросков до таинственных, наполненных коричневатым сумраком интерьеров жилищ с силуэтами женщин, закутанных в коконы одежд, сценок на базаре или улочках старого города. Поразительно, но его учитель Абидин Дино и другие безошибочно распознают в этих работах дух Стамбула, впитавшего и славившего многообразные культурные традиции.
Работы Ихмальяна выполнены не с натуры, но сохраняют ощущение ее многообразия и сложности, неповторимость состояния и настроения увиденных когда-либо пейзажей, жанровых сценок, лиц, людей, интерьеров, предметов… «Я уверен, что искусство – это такое приближение к правде, что оно порой даже сильнее самой правды. Сильнее, так как оно отрешено от мелочей, более целостно, более наполнено чувством и переживанием. Поэтому правда, не вдохновляющая художника, не может взволновать никого».
«Я, к примеру, пишу то, что чувствую, и не стараюсь украсить свои чувства, потому что украшения всякого рода похожи на пустые красивые слова – это внешняя оболочка, которая мешает разглядеть истинное лицо художника. Я стремлюсь в самой простой форме выразить свои чувства и мысли и в то же время не впасть в примитивность. Я воспринимаю природу, все видимое, человека, дружбу, отношения между людьми, весь окружающий мир только как источник вдохновения, и мое восприятие всего этого в самой откровенной форме выражаю на холсте».
Несколько обособленно воспринимается в творчестве художника серия работ, навеянных темой цирка. Нельзя не почувствовать в ней переклички с уже упомянутыми корифеями французской живописи, видевшими за романтикой и мишурным блеском зрелища каждодневный риск и тяжелый труд. Но, возможно, что импульсом для Ихмальяна стала притча его друга, блестящего писателя-сатирика Азиза Несина. К доктору за помощью обращается человек, потерявший радость жизни: «Я болен, не могу жить так, как жил раньше, когда я ем, перед моими глазами стоят голодные и кусок застревает в горле. Вместе с разутыми и раздетыми я мерзну на дорогах. Я считаю себя виновным в каждом преступлении. У меня такое чувство, будто нож убийцы держали мои руки, а пуля, пущенная в чужую грудь, застряла у меня в сердце. Бремя всех преступлений легло на мои плечи».
Врач кладет руки на плечи больного, подводит к окну, распахивает шторы и пальцем показывает на цирковую афишу на противоположной стороне. На ней лицо клоуна, растянутое в лукавой улыбке. «Дорогой, – говорит доктор. – Ты видишь того клоуна? Я рекомендую сходить на его представления. Ты забудешь и печаль, и грусть, и заботы, вновь станешь смеяться, жизнь снова засветится для тебя улыбкой». Больной склоняет голову: «Доктор, так ведь это я, это я – тот клоун».
Еще одно замечательное литературное произведение – «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова – подтолкнуло художника к созданию серии работ. Иллюстрации к роману выполнены в необычной технике. На листах бумаги большого формата художник рисовал кистью и битумным лаком. Таким лаком покрывали днища автомобилей, чтобы предотвратить коррозию металла. Ихмальян вынужденно открыл художественные возможности этого материала: в советские времена качественные краски для работы достать было сложно, а жестянка с битумным лаком оказалась у мастера случайно.
За редким исключением Жак Ихмальян не давал названий своим работам. Его произведения – словно медитации с кистью в руке на темы жизни, истории, культуры, театра, цирка, шумного веселого праздника и скрытой в его сердцевине грусти. Зачастую они представляются доверительными монологами художника, который видит в зрителе внимательного, тонкого собеседника, способного к сопереживанию, а не холодного аналитика.
Какими бы художественными приемами Жак Ихмальян ни пользовался, к каким бы сюжетам ни обращался, он стремился, чтобы произведение искусства отражало глубокое чувство или сильное потрясение, стирало ржавчину с глаз, потому что большинство из нас, перефразируя его же стихотворные строки, «Смотрят, не видя. Любят, не чувствуя. Живут, не зная; Умрут – настанет день: не увидят, не услышат, не узнают».
Статья была опубликована в журнале «Человек и мир. Диалог», № 4(9), октябрь – декабрь 2022.
