Аделия Амраева: «Детская литература – это про вас и про меня»
Детская писательница из Казахстана – о дожде, внутреннем ребенке, принадлежности к разным культурам и Гарри Поттере
Сергей Лютых
Аделия Амраева, отличница из поселка Береке Алматинской области, выбрала для себя трудный писательский путь в стране, где, по ее же словам, издательства современных авторов почти не замечают.
Я узнал, что у вас два дня рождения. Как это получилось?
Насколько я поняла, детям, родившимся в 1987 году, давали какие-то деньги, поэтому меня и записали на 1 января этого года. А родилась я 11 декабря 1986-го. Узнала об этом, когда научилась читать: в книге про гороскопы говорилось, что Стрелец – декабрьский. Почему-то всегда знала, что я именно Стрелец, поэтому появились вопросы.
Вы реально отмечали день рождения в Новый год? Многим это не нравится.
Это было волшебно – елка, хороводы, подарки, много-много конфет, снег… Еще мама умудрялась подложить к утру второй подарок под подушку. Чудеса витали в воздухе, и их концентрация была настолько высока, что вот сейчас, вечность спустя, вспоминаю и улыбаюсь от счастья. Потом я решила отмечать день рождения 11 декабря. Тут волшебства в разы меньше, зато, наверное, больше меня. Больше Стрельца. Счастливого, удачливого, баловня судьбы… Всегда такой хотела быть, но редко удается.
Расскажите о своей семье.
Мои родители – обычные советские трудяги. Маму отдали в раннем детстве дальним родственникам на воспитание: есть такой обычай у казахов. В подростковом возрасте эти люди ее выгнали. Она самостоятельно нашла родную маму просто по фамилии и названию поселка, где та жила. Осталась в этой, родной семье. Была вынуждена спустя некоторое время бросить школу и пойти работать в поле, чтобы помогать родителям содержать огромную семью – кроме мамы было еще шестеро детей.
Папа тоже рос в большой и очень небогатой семье, но рос любимым и обласканным. Правда, дедушку, которого задолго до рождения папы и до войны раскулачили, бесконечно таскали по инстанциям. Такая ненависть у власти к нему была, что в родном поселке на обелиск воевавших его добавили совсем недавно: мы нашли документы на российском сайте и предоставили в акимат (местная мэрия. – Ред.).
Мама – казашка, а папа – уйгур. Это две несочетаемые национальности, особенно в прежние времена. И это – большая любовь, яркое доказательство, что она действительно случается.
Как вас воспитывали?
В любви и доверии. Чувство справедливости, аллергия на ложь, желание помогать, уважение к старшим – это все из семьи. И я не могу сказать, советское это или национальное. Общечеловеческое все же… Мне много читали.
Помню, как у нас в поселке тушили свет каждый вечер, и мама читала мне «Чиполлино» под зажженную свечку. А когда читал папа, то всегда уговаривал отказаться от «Золушки», потому что там много страниц, но читал в итоге. Еще мне внушали, что я должна получить образование. И родители сделали для этого все: я, по сути, ни в чем не нуждалась в нередко нуждающейся семье. То, что я была отличницей везде, где училась, наверное, тоже воспитание.
Как начинался ваш писательский путь, когда вы закончили учебу?
Я выпустилась из Открытой литературной школы Алматы, написала совершенно ужасный рассказ и прошла на семинар в Мелихово. Там писатели, с которыми впоследствии мы стали хорошими друзьями, разобрали мой текст по косточкам, так, что воздух звенел.
Только вас?
Многим досталось. Помню, Валерий Михайлович Воскобойников, который вел тот семинар, сказал мне: если это ваш первый рассказ, то, думаю, мы с вами обязательно увидимся снова. И мы увиделись еще не раз. Потому что сразу после того семинара я написала повесть «Футбольное поле».
Семинар в Мелихово был дождливым, а дождь я люблю, но главное, он подарил мне много друзей, которые и сейчас могут прочитать мой новый текст и дать пару советов, если попрошу. А это очень ценно. Вообще, все семинары и форумы, которые устраивает фонд Социально-экономических и интеллектуальных программ под руководством невероятного Сергея Александровича Филатова, – огромное поле, где начинающие авторы могут набраться опыта, качества, смыслов и даже смелости и вырасти во что-то большее.
Вы стали известны именно как детский писатель. Можете сказать: что вообще такое детская литература? Не научное определение, а ваше собственное.
Детская литература – это друг, с которым можно поговорить обо всем на свете. Детская литература – это про вас и про меня, про вон того дядю или про эту маленькую девочку. Мне кажется еще, что детская литература – это про перепутье, куда мы все однажды попадаем, и про выбор дальнейшего пути.
Для вас важно понимание, для кого вы пишете, кто ваш читатель?
Не помню точно, кто это сказал, то ли Себастьян Фицек, то ли Нил Гейман: я пишу то, что с удовольствием прочитал бы сам. Этому завету и стараюсь следовать. Это по крайней мере честно. А вообще мы все похожи. Люди, я имею в виду. И часто наше «хочу и нужно» соприкасается с чьим-то еще. А дети отличаются от нас только тем, что они честнее, ранимее, добрее или злее… Их чувства – чувства взрослого, умноженные раз в десять. Все на максимуме, все на грани. Когда ты помнишь себя такого, когда внутренний ребенок мешает тебе жить во взрослом безразличном мире, то и пишешь для детей. Но это так получается. Без расчета на успех.
Расскажите, как создавались рассказы из цикла «Германия». Это ведь ваш взгляд на уникальное историческое явление – массовое переселение живших в Казахстане семей с немецкими корнями в ФРГ после развала СССР.
Я как-то не задумывалась об этом, когда писала. Написала рассказы, а предисловие добавила, когда книга готовилась к выходу. Друзья открыли мне глаза: про уехавших написано немало, а вот про тех, кто остался и потерял друзей, – почти ничего. Моя книга именно об этом. И речь ведь не только про немцев. На встречах с детьми мы всегда обсуждаем, сколько они потеряли друзей, теряют до сих пор. Потому что люди уезжают и расстаются всегда.
В одном из интервью вы рассказывали о кризисе, которое переживало казахское книгоиздательство, будто бы не замечавшее вовсе современных местных писателей. Ситуация меняется? В каком направлении?
Есть издательство «Аруна», которое пробует издавать своих. И все. Ну, либо о чем-то не знаю, не исключаю этого. В любом случае, для Казахстана я слишком резка, еще и пишу на русском языке. Хотя, если подумать, нередко для России – слишком далека. Вот и получается, что я где-то между и издаюсь редко.
В книге «Футбольное поле» вы не стали давать героям с казахскими именами новые русские, хотя этого требовали издатели в России.
Издатели не требовали, они просто думали, что для российской действительности русские имена ближе. И на такие опасения издательство, конечно, имело право. Пришел новый автор с повестью, где Казахстан и нерусские имена – как это продавать в России? Я благодарна Владимиру Геннадьевичу Митину и издательству «Аквилегия М»: они рискнули. Серьезно причем. Это потом будут заказывать и издавать книги о казахской культуре, а тогда имя Шерали в современной российской детской литературе не встречалось.
Что для вас значит современная казахская культура, принадлежность к ней, ощущение родины, корней?
Принадлежность к казахской культуре для меня ровно то же, что и принадлежность к уйгурской, к русской… Я – дитя мира. Вот эти корни и чувствую, об этом душа и болит… О чем бы ни писала, всегда затрагиваю темы национальностей и социального неравенства, так получается. И темы национальных распрей, непохожести и нетерпимости меня тревожат. У меня даже рассказы про национальную нетерпимость есть, которые нигде, видимо, не издадут, – под общим названием «Я король». Недавно в цикле чтений актеры Малого драматического театра – Театра Европы (в Санкт-Петербурге под руководством Льва Додина. – Ред.) их прочитали. Смелый и настоящий театр. Ценны мы все – белые, желтые, черные, с узкими глазами или широкими, говорящие, молчащие, слышащие и неслышащие, всякие… Об этом мне важно говорить, и очень хочется, чтобы услышали.
Хотели бы уехать из Казахстана навсегда, например, в Западную Европу или США?
Раньше я думала: уезжают слабые и безразличные, там, за бугром, родину легче любить. Сейчас, во время пандемии, я понимаю, что один в поле не воин. И если ты, к примеру, один не бросаешь в горах мусор – это не значит, что горы останутся чистыми, нетронутыми, настоящими… Большинство непобедимо. Но родина там, где твои любимые и близкие. Мои близкие тут.
Писательство пока не стало для вас основным источником дохода?
Увы. Одну рукопись можно пристраивать годами – и не пристроить… Последние почти шесть лет я проработала в казахстанском офисе студии «ХХ век Фокс». Офис закрылся, и пришлось искать новую работу.
Трудно ли быть женщиной с тем многовековым грузом, который сопутствует этой социальной роли, особенно на Востоке? Считаете ли вы себя феминисткой?
Женщиной трудно быть везде, не только на Востоке. И если мы говорим о феминизме как о войне с привилегиями мужчин, то да, наверное, я в теме. Потому что мне хочется, чтобы у женщин и мужчин были равные зарплаты согласно их умениям, чтобы мужчины перестали бить женщин, чтобы такие избиения преследовались по закону… Хотя, знаете, мой папа может легко еду приготовить, накрыть на стол, помыть посуду или полы – для него это никогда не было в тягость. Он ни разу за всю их совместную с мамой жизнь ни одного дурного слова ей не сказал, не то что ударить. Чем больше будет таких мужчин, тем меньше будет разговоров о феминизме.
Ваша книга «Я хочу жить» посвящена очень сложной и тяжелой теме – подростковым суицидам. Чаще всего обсуждение этой проблемы в обществе сводится к одному вопросу: кто виноват?
Наверное, больше, чем сказала в книге, я сказать и не сумею. Виноватым может стать кто и что угодно: травля, грубо сказанное слово, мимолетное безразличие, любовь… Важно, чтобы рядом вовремя оказался тот, кто выслушает и поймет. Важно поймать момент, когда отчаяние уже задавило. Например, моя мама разговаривала со мной, обсуждала происшествия в школе, обнимала, а иногда вовсе молчала и гладила по голове. Ни одна моя слеза не была обесценена. Слушать, слышать, видеть и замечать – это важно не только для детей: для всех. И разговаривать с детьми можно и нужно обо всем, о чем они захотят. Замалчивание ни к чему хорошему привести не может.
Кого из современных писателей вы назвали бы наиболее выдающимися? Кого, на ваш взгляд, недооценивают?
Я называю его часто, назову и в этот раз – люблю Джонатана Триггела и его «Мальчика А». За неоднозначность. Хотя выдающихся, конечно, очень много. Не могу сказать о недооцененных, обычно про них становится известно, когда они умирают, – так устроено наше общество.
Как вы относитесь к Джоан Роулинг и ее «Гарри Поттеру»?
К «Гарри Поттеру» отношусь очень хорошо: я одна их тех, кто ждал новых книг и читал их в любительском переводе. А вот к Джоан Роулинг, как у фаната, у меня много вопросов. Хотя один – зачем? Зачем дочь у Волдеморта, зачем появились обскуры в фильмах, когда их не было в книгах, зачем не оставить в покое все в первоначальном виде? Но это мое, фанатское. А автор волен делать то, что хочет.
Говорят, что эта книга стала ее проклятием, из-за чего Роулинг вынуждена издаваться под псевдонимами.
Не думаю, что «Поттер» – проклятие Роулинг. Это ее удача. И это он приводит читателей к Роберту Гэлбрейту (псевдоним Джоан Роулинг. – Ред.). Кстати, не исключаю в этом коммерческого хода – когда-то издатели поставили на книге о Поттере «J. K. Rowling», чтобы ввести в заблуждение читателей. С инициалами непонятен пол писателя, а писатели-мужчины более востребованы.
Есть два противоположных взгляда. Одни говорят, что современные дети ничего не читают, увязли в Интернете, и это их погубит. Другие считают, что дети сегодня быстрее соображают и вообще лучше нас. Вам какая точка зрения ближе?
Любые дети в любые времена лучше нас, взрослых. Во всем. Просто потому, что они еще не научились лицемерию. И дети читают. Странно ждать, что ребенок будет читать, если дома этого не делает никто. Так что родителям стоит начать с себя. А я знаю семьи, где запоем читают все. И дети – больше родителей.