Михаил БРОНШТЕЙН, главный научный сотрудник Музея Востока
Фото: Евгений Желтов, Кирилл Днепровский, Алексей Вахрушев
В 1930-х годах писатель Борис Горбатов был собкором газеты «Правда» на Крайнем Севере. Он зимовал на острове Диксон, участвовал в авиаперелете по трассе Севморпути. Итог его работы в Заполярье – сборник рассказов «Обыкновенная Арктика». Дав книге такое название, автор лукавил.
В предвоенное время полярников, возвращавшихся с зимовки, встречали, как спустя тридцать лет космонавтов. «Обыкновенной» Арктика стала гораздо позднее, превратившись в сознании многих в полузабытую окраину страны. Впрочем, и тогда оставались люди, для которых не существовало «обыкновенной» Арктики – только «необыкновенная». Есть они и сегодня.
В первые десятилетия ХХ века американские археологи обнаружили на побережьях Аляски изделия из моржового клыка, выполненные с таким мастерством, которому мог позавидовать любой художник. Новые экспедиции приносили новые произведения не известного ранее полярного искусства. Наибольшее их число было найдено на берегах пролива, разделяющего Аляску и Чукотский полуостров. Во второй половине 1940-х годов, когда археологические раскопки начались на Чукотке, здесь тоже удалось обнаружить изделия из моржовой кости, покрытые гравировкой и рельефной резьбой и практически идентичные найденным на Аляске. Их создателями, по единодушному мнению исследователей, были древние эскимосы.
Поиски памятников древней культуры морских арктических зверобоев успешно продолжались по обе стороны Берингова пролива, и в 1960 году на его азиатском берегу, неподалеку от мыса Дежнёва, был обнаружен обширный археологический комплекс Эквен. Он включал в себя остатки древнеэскимосских жилищ и могильник I тысячелетия нашей эры.
На следующий год в Эквен прибыла археологическая экспедиция Института этнографии АН СССР. Раскопки велись в течение нескольких лет. Вначале возглавлял экспедицию известный антрополог Максим Григорьевич Левин, а затем работами руководили его бывшие аспиранты, ставшие к тому времени кандидатами и докторами наук, Дориан Сергеев и Сергей Арутюнов.
Раскопки в Эквене дали ценные результаты. Если исследования 1940–50-х годов подтвердили пребывание на Чукотке племен, с которыми зарубежные археологи связывали появление в Арктике мощной художественной традиции, то эквенские находки позволили во многом по-новому посмотреть на процесс становления древнеэскимосского искусства в целом. У археологов, этнографов, искусствоведов появились основания рассматривать Чукотский полуостров как один из центров его формирования. В художественных изделиях эквенцев были выявлены черты, которые указывали на проникновение к жителям берингоморских побережий культурных влияний из Приамурья и Восточной Азии. По словам Арутюнова, эти импульсы были не настолько сильными, чтобы подавить местную духовную традицию, но они заметно дополнили и обогатили ее.
В 1974 году раскопки в Эквене пришлось приостановить, но через 13 лет они возобновились. На этот раз их вели археологи Государственного музея Востока. Эстафету московскому музею передал Сергей Арутюнов, ставший научным консультантом второй эквенской экспедиции. Мне посчастливилось участвовать в ее работе, начиная с первого приезда на Чукотку в июле 1987 года.
Эквен встретил нас ясной погодой, море было спокойным, и если бы не резкий, холодный ветер и не растаявший даже летом снег, было бы трудно поверить, что мы находимся на стыке Тихого и Северного Ледовитого океанов. Лагерь мы разбили не там, где стояли палатки первой экспедиции, а в стороне, на мысе, с которого открывался отличный вид на поселение и могильник. В остальном все было так, как у наших предшественников.
Достаточно быстро среди находок, наряду с наконечниками копий из кремня и сланца (древнеэскимосскую культуру Берингова пролива относят к культурам нового каменного века), стали встречаться изделия из моржовой кости, обладавшие несомненной художественной ценностью. С особым нетерпением мы ждали появления «крылатых предметов» – едва ли не самых загадочных произведений древнеэскимосского искусства. И когда это произошло, мы окончательно убедились в том, что перед нами «Необыкновенная Арктика».
«Крылатые предметы» были величиной с ладонь и походили на бабочек с распахнутыми крыльями. Их поверхность покрывал изящный геометрический орнамент. Нередко рядом с узорами, выполненными в технике гравировки, можно было увидеть рельефные изображения личин, сочетавших в себе черты человека и зверя.
В научном сообществе долго велись споры о назначении «бабочек из моржового клыка». Их называли навершиями шаманских жезлов, деталями каяков. Согласно одной из версий, «крылатые предметы» подвешивались под потолком жилища при проведении обрядов и, как птицы, парили над головами участников ритуала. Высказывалась также гипотеза о том, что «крылатый предмет» – деталь гарпуна. Ее и подтвердили находки нашей экспедиции.
В одном из эквенских погребений мы обнаружили гарпунное древко, на заднем конце которого был закреплен «крылатый предмет». Он являлся замком, с помощью которого гарпун можно было зафиксировать на копьеметалке – метательной дощечке, значительно увеличивавшей дальность броска. «Крылатый предмет» был также противовесом тяжелой ударной части гарпуна. Уравновешивая гарпун, обеспечивая устойчивость в полете, он, как оперение у стрелы, играл роль стабилизатора метательного снаряда. Не исключено, что была у «крылатого предмета» еще одна функция. Благодаря своей форме он придавал траектории полета гарпуна оптимальную кривизну. К такому выводу пришли побывавшие в Музее Востока авиаконструкторы. С их точки зрения, древние эскимосы имели представление о законах аэродинамики. Когда смотришь на один из гарпунных стабилизаторов, найденный нами в 1989 году, это предположение не кажется совсем уж невероятным.
Если «крылатые предметы» не более чем детали гарпуна, почему столь обилен их декор? Гарпун для древних эскимосов имел огромное значение. Он был их главным оружием в ходе морской охоты, а добыча животных моря – единственный вид хозяйственной деятельности, давший возможность человеку первобытного общества существовать на арктических побережьях. Каменистые, лишенные древесной растительности, продуваемые ледяными ветрами, они оставались незаселенными до тех пор, пока люди не изобрели гарпун. Мясо моржей, китов и особенно тюленей, добыть которых проще, чем более крупного зверя, было основной пищей морских зверобоев. Из нерпичьего меха они шили одежду и обувь. Из моржовых шкур изготавливали обшивку для лодок и покрытия для жилищ, каркасы которых возводили из костей кита. Обогревались такие дома лампами, заправленными жиром все тех же животных моря, а прочный и хорошо поддающийся обработке моржовый клык служил материалом для изготовления орудий труда.
Вырезали из моржовой кости и небольшие скульптуры. Часто это были изображения нерп. Мне особенно памятна фигурка нерпы, найденная в Эквене в наш первый полевой сезон. Уплощенная, с огромными глазами, с неестественно длинным туловищем скульптура показалась нам выполненной в условной манере, и только заметив легкий изгиб в ее центральной части, мы поняли, что древний мастер изобразил нерпу плывущей, такой, какой ее видит охотник сверху, со скалы. Впоследствии я не раз убеждался в том, что древнеэскимосские резчики всегда очень точно передавали пропорции тел полярных зверей и птиц, их характерные позы и повадки. Создавая подобные изображения, художник расширял свои знания о природе Арктики. Ее бескрайние ледяные просторы становились ближе и понятнее человеку.
Познавательный аспект в изобразительном творчестве древних эскимосов был тесно связан с аспектом магическим. «Плывущая нерпа» тщательно орнаментирована, что, безусловно, указывает на ее ритуальное назначение. Свидетельствует об этом и овальная прорезь на спинке тюленя. Предназначалась она, вероятно, для того, чтобы шаман мог приводить фигурку в движение. Быть может, это был обряд, призванный обеспечить охотников богатой добычей, и нерпа «плыла» навстречу морским зверобоям, обещая удачу на промысле?
Принято считать, что об уровне развития древней цивилизации можно судить по тому, как ее создатели изображали человека, в какой мере стремились передать его душевное состояние. Если исходить из этого принципа, древнеэскимосскую культуру Берингова пролива следует отнести к числу наиболее развитых духовных традиций эпохи неолита.
В ходе раскопок на побережьях Берингова пролива, в том числе в Эквене, было найдено большое число антропоморфных изображений из моржового клыка. Расскажу о двух наших находках. Одна из них представляла собой миниатюрную копию шаманской маски и была такой же уплощенной, как настоящие личины. Отверстия в верхней части предназначались для того, чтобы ее можно было нашить на одежду. Древний резчик очень точно воспроизвел антропологические особенности представителей арктической расы – их четко очерченные брови, удлиненные глаза, слегка выступающие скулы. Рот «шамана» приоткрыт, словно он хочет что-то сказать: предостеречь или, напротив, пожелать удачи. Прослеживается в скульптуре и легкая асимметрия форм. Этот художественный прием дал возможность мастеру привнести в нее движение, создать эмоционально окрашенный, запоминающийся образ.
Не менее выразителен антропоморфный лик, помещенный на небольшом предмете, назначение которого неизвестно. Судя по культурному слою захоронения, в котором его обнаружили, он, вероятно, имел отношение к изделиям «шаманского круга» и, возможно, был застежкой от кожаной ладанки, принадлежавшей некогда эквенской девочке. Одно не вызывает сомнений: скорбь, застывшая на лице человека. Его глаза полузакрыты, углы рта печально опущены вниз. Образ, созданный резчиком, настолько убедителен, что возникает мысль: не портрет ли это? Не изобразил ли древний художник своего вполне конкретного соплеменника, которого хорошо знали жители Эквена?
Полностью статья была опубликована в журнале «Человек и мир. Диалог» № 1 (2), январь – март 2021 г.
