На Красной площади перед Спасскими воротами Кремля расположен архитектурный памятник, удивительный неясностью предназначения и туманностью названия, – Лобное место.
Огороженный по окружности парапетом каменный помост с решеткой и ведущей к ней лестницей, посреди которого находится возвышение в форме каменной колоды с двумя кольцевыми приступками, сегодня не более чем туристическая достопримечательность, напоминающая о седой старине, и место для игры – метания монетки на меткость.
Гранитная табличка по левую сторону от решетки утверждает: «Сооружено в 1549 году». Однако за этой датой стоит не исторический документ, а литературная мистификация – речь Ивана Грозного, которую он якобы держал здесь перед Земским собором. Николай Михайлович Карамзин (1766–1826), создатель «Истории Государства Российского», нашел полную красноречия и драматизма речь царя в так называемом Хрущовском списке Степенной книги, и воспроизвел ее практически целиком на гóре нескольким поколениям гимназистов, которым пришлось заучивать ее наизусть. Но, как стало ясно в начале XX века благодаря в первую очередь историку Сергею Федоровичу Платонову (1860‒1933), «речь Грозного на Лобном месте» представляла собой позднейшую вставку – политический памфлет, составленный во второй половине XVII века.
Первое же достоверное упоминание о Лобном месте содержится в Пискарёвском летописце под 7107 годом (сент. 1598 – авг. 1599): «Того же году зделано Лобное место каменное, резана, двери – решетки железные» (Полное собрание русских летописей. Т. 34. М., 1978. С. 202). Действительно, с этого момента Лобное место – непременный атрибут московских планов и городских видов.
Зададимся вопросом: почему Лобное место так названо, и как название связано с его предназначением? Первым на этот вопрос обратил внимание этнограф Иван Михайлович Снегирёв (1793–1868), перу которого принадлежит не менее трех редакций очерка о Лобном месте в Москве (1845, 1861 и 1865). Хотя однозначного ответа ему найти не удалось, он смог перечислить все объяснения названию памятника, которые остаются в ходу и сегодня.
Эшафот?
Давняя и на удивление живучая легенда приписывает московскому Лобному месту роль эшафота, места публичных казней. Бытовое объяснение легенды – место, где людям рубили лбы, или, по Снегирёву, «где валялись лбы (головы) преступников». Действительно, в русском языке выражение «лобное место» в нарицательном смысле стало синонимом видимого со всех сторон места страданий и казней. Но значение отнюдь не связано с головами казненных, оно имеет новозаветные корни. Собственным именем «Лобное мѣсто» три Евангелия – от Марка, Луки и Иоанна – называют иерусалимскую Голгофу, место распятия ИисусаХриста:
И4 приведо=ша Е4го\ на голго=fу j5же j5сть сказа=емо, ло=бное мэ=сто. (Мк. 15:22)
И4 j5гда\ прйидо=ша на мэ=сто нарица=емоj ло=бное, ту распя=ша Е4го=. (Лк. 23:33)
И4 нося= КрHтъ сво=и7, и5зь’=де на глаго=лемое ло=бное мэ=сто, j5же глаго=лется j5вре=и7ски Голго=fа. (Ин. 19:17)
Заметим, что в церковнославянском тексте Евангелия от Матфея сохраняется греческая калька «кранiево мѣсто»,что означает «место черепа»:
И4 прише=дше на мэ=сто нарица=емоj голго=fа, j5же j5сть, глаго=лемо кра=нйево мэ=сто… (Мф. 27:33).
Мостиком от лобного места как места казни вообще к московскому Лобному месту мы обязаны опять-таки Н.М. Карамзину, который писал о времени Ивана Грозного: «Въ смиреніи великодушномъ страдальцы умирали на лобномъ мѣстѣ, какъ Греки въ Термопилахъ, за отечество, за Вѣру и вѣрность, не имѣя и мысли о бунтѣ» («История государства Российского». Т. 9. СПб. 1821. С. 437). И если для утверждения легенды одного исторического воображения недоставало, дело довершил поэтический талант Михаила Юрьевича Лермонтова. В «Песне про купца Калашникова» царь отправляет героя, насмерть сразившего в кулачном бою своего обидчика, «на высокое место лобное», чтобы тот на нем «сложил свою буйную головушку».
Однако представление о Лобном месте как эшафоте реальной основы под собой не имеет: казни в Москве, как правило, совершались на Болотной площади (на Болоте), а в тех случаях, когда казнили на Красной площади, происходило это не на Лобном месте, а на специально возведенных деревянных помостах. Более того, даже в тех случаях, которые отдельные исследователи готовы признать исключениями, как, например, казнь в 1682 году суздальского священника и расколоучителя Никиты Добрынина по прозвищу Пустосвят, существуют исторические свидетельства, подтверждающие, что исключениями эти случаи не являются: по всей видимости, на Лобном месте в Москве никто и никогда казнен не был.
Голгофа?
Альтернативная этимологическая версия предполагает, что связь между иерусалимской Голгофой и московским Лобным местом является не функциональной, а символической. Именно в символике Иерусалима видел главное объяснение названию памятника Иван Снегирёв, но связать название с назначением ему не удавалось.
Согласно распространенной сегодня точке зрения, воздвижение Лобного места как символического изображения Голгофы связано с обрядом шествия на осляти, который утвердился во второй половине XVI века при Иване Грозном и митрополите Макарии. Являясь частью церемонии, связанной с празднованием Вербного Воскресенья, обряд этот изображал вход Господень в Иерусалим и заключался в том, что царь вел под уздцы осла, на котором восседал митрополит.
В этом толковании есть изъян – в евангельской истории расположенная к западу от стен Иерусалима Голгофа, место казни в пятницу, не имеет никакого отношения к триумфальному входу в город с востока, со стороны Масличной (Елеонской) горы в воскресенье. Столь очевидную непоследовательность объясняли тем, что в московской церемонии идеи пасхального входа в Иерусалим и апокалиптического второго пришествия были объединены в единое целое. Но и в таком объяснении есть противоречие. Начиная с 1560-х годов, когда шествие на осляти стало осуществляться за пределами кремлевских стен, путь процессии лежал от Спасских ворот к Покровскому собору, и постройка Лобного места поначалу никак на этот путь не повлияла. Лишь в 1656 году при патриархе Никоне ритуал был изменен: вначале царь и патриарх пешком направлялись из Кремля в собор, затем шли крестным ходом к Лобному месту, где патриарх садился на осла, и оттуда уже царь вел его в Кремль через Спасские ворота. Таким образом, возведенное в 1598‒1599 годах Лобное место актуализировалось в качестве символа Голгофы лишь 60 лет спустя. Столь длительный временной промежуток заставляет усомниться в каком бы то ни было изначально заложенном символизме.
Более того, московское строительство, развернувшееся при Борисе Годунове, частью которого и стало воздвижение Лобного места, включало в себя еще один проект, оставшийся невоплощенным из-за смерти царя, – храм «Святая Святых» в Кремле, который призван символизировать одновременно две иерусалимские святыни: храм царя Соломона и храм Гроба Господня. Но ведь храм Гроба Господня – это и есть Голгофа! К моменту сооружения московского Лобного места историческое иерусалимское Лобное место было уже на протяжении 12 бурных столетий, со времен императора Константина, физически включено во внутреннее пространство этого храма и служило алтарем регулярных богослужений. Таким образом, возведение в Москве символической Голгофы действительно планировалось, но осуществлено не было.
На лбу спуска к реке?
Еще одна этимологическая версия, лишь вскользь упомянутая Снегирёвым, – «на взлобье горы, ведущей от Москвы реки» – была поднята на щит в годы государственного атеизма, вероятно, чтобы избежать разговора о Евангелии. Согласно этой версии, название Лобного места связано с расположением «на лбу, т. е. вершине обрыва» (Сытин П. В. Из истории московских улиц. М., 1958). В сегодняшнем популярном толковании она звучит как «на вершине Васильевского спуска, который в старину называли лбом».
Впрочем, само толкование уже выдает его недавнее происхождение: в XVII веке в пространстве между собором и кремлевской стеной находился ров, оно было застроено и отделено от реки городской стеной. Ров засыпали лишь в начале XIX века, а Васильевский спуск нынешний вид и подавно приобрел только в 1930-е годы. Но даже если речь идет о спуске к реке с противоположной стороны собора вдоль торговых рядов, о шаткости версии говорят диалектность значения «лоб = крутой берег» в русском языке вообще и отсутствие слова «лоб» в московской исторической топонимии в частности.
Свидетельством в пользу этой версии могли послужить Лобная площадь или Лобный рынок, если бы существовали. Однако в оригинальных отечественных источниках эти названия не обнаружены, а в иностранных, исключительно в польских, они упоминаются считанное количество раз и не просто относятся к периоду после возведения Лобного места, а восходят к одной и той же дате – 12 мая 1606 года (нового стиля). Авторы этих упоминаний прибыли в Москву со свитою Марины Мнишек, были с головою заняты подготовкой ее коронации и свадьбы с царевичем Дмитрием Ивановичем (первым самозванцем) и уже через две недели оказались в центре событий, которые закончились смертью жениха и едва не стоили жизни им самим. Практической возможностью заняться топонимическими изысканиями в незнакомом городе они не располагали. Эти названия поэтому следует признать вторичными по отношению к Лобному месту.
Главное место!
В отличие от названия, общественное предназначение Лобного места сомнений не вызывает. «Оно служило как бы вечевым помостом, Государственным амвоном, Царским трибуналом», – писал Иван Снегирёв. Его слова вполне подтверждаются свидетельствами современников и документами эпохи – экспликациями старопечатных карт и сообщениями путешественников. Речь идет о построенном из кирпича возвышении (cœnaculum ex latere exstructum – план Москвы Луки Килиана, 1610), палате (conclave – планы Килиана, 1610 и Хесселя Герритца, 1613), огражденном подобии театральных подмостков (une balustrade dressée en forme de théatre – «Путешествия» Адама Олеариуса, 1634, фр. перевод), публичном зрелищном месте или амфитеатре (öffentliche schawplatz, Amphiteatrum – «Альбом» Августина фон Мейерберга, 1661), подиуме (Podium Ecclesiasticorum – карта «Tabula Russiae» Герритца, 1613), на котором предстает перед народом великий князь, совершает публичные богослужения патриарх и с которого объявляются народу важнейшие указы.
Полностью статья была опубликована в журнале «Человек и мир. Диалог», № 3(4), июль – сентябрь 2021
