Саратовские нумера назывались почему-то «Словакия».
Из окна — изумительный вид на Волгу. И стон раздается. Днем орет на всю площадь какой-то магазинчик, торговые объявления перемежаются идиотскою музычкой. Ночью завывает автомобильная сигнализация. В промежутках бьют часы на башне речного вокзала и куранты наигрывают «Огней так много золотых».
Через Волгу протянулся длиннющий мост. «Второе место занимает». — «А первое — в Ереване, да?» — «Нет. В Сан-Франциско».
Мост ведет в город Энгельс, бывший Покровск, подробно описанный Львом Кассилем. Позднее Энгельс был столицей Республики немцев Поволжья.
После ее ликвидации уже ничто, казалось бы, не мешало Покровску благополучно слиться с Саратовом. Но тут вмешались советские административные игры. Население объединенного мегаполиса превысило бы миллион. А такому городу полагаются метро, зоопарк и другие атрибуты нового статуса.
В «Кондуите и Швамбрании» Кассиля сталкиваются две утопии.
Во-первых, детская зачарованная страна. С романтическими путешественниками и храбрыми завоевателями. С коварными принцессами и опереточными злодеями. Которые вдобавок носят имена патентованных лекарственных средств: Каскара Саграда и Уродонал Шателена.
Во-вторых, большевицкий проект нового мира на ровном месте. В буквальном смысле: степи под Саратовом плоски, как чертежная доска.
В детстве меня больше привлекала волшебная страна, хотя и про нравы старой гимназии читать было интересно. Ныне бросаются в глаза старания мальчика из приличного семейства уговорить самого себя, что новый страшноватый режим — это именно то, чего они чаяли в своих демократических упованиях.
Хмурые чекисты и полуграмотные комиссары оборачиваются романтическими фигурами наподобие бравых швамбран. А лишения собственной семьи — реквизиции, уплотнения, мобилизация отца в качестве военного врача, голод, тиф — изображаются с натужным юмором.
Но многие страницы «Кондуита и Швамбрании» не утратили обаяния. Отдельные каламбуры («Папонты пасутся в маморотниках») и загадки («Если кит на слона влезет, кто кого сборет?») я вспоминаю всю жизнь.
Из Покровска-Энгельса вышло немало известных людей: композитор Шнитке, художник-академик Мыльников, парочка космонавтов. Но собственным домом-музеем может похвастаться только Лев Кассиль.
В городе имеется также театр оперетты и база стратегической авиации. В общем, дело швамбран живет и побеждает.
Ни метро, ни порядочного зоопарка в Саратове, насколько я знаю, нет до сих пор. Зато на здании местной консерватории с простенков глядят симпатичные химеры: нечто между волком и собакой. Из окон же доносятся баритональные рулады. Одна была у волка песенка, и ту переняли.
На перекрестке перед консерваторией — бронзовый Николай Гаврилович Чернышевский. Здесь начинался его роман с обожаемой супругою. Один ядовитый автор охарактеризовал его как любовный треугольник: Чернышевский — Ольга Сократовна — весь Саратов.
На самом же деле это фигура из анекдота: «Как же я могу жить с этой женщиной?» — «Подумаешь, какая цаца: вся Одесса живет, а он не может».
Закончилась эта идиллия в Петропавловской крепости. Правда, Ольга Сократовна позднее приезжала к мужу в Сибирь, но всего на четыре дня.
«Что такое женщина». Краткий научно-популярный очерк. Сочинение Какушкина Н. М. Издано в Саратове в 1927 году.
За спиною у Николая Гаврилыча маленький парк Липки с коваными решетками ар деко.
В советские времена Липки украсили гипсовыми бюстами других гениев места, вроде Юрия Гагарина и Василия Чапаева. Но тут грянули перестройка и помрачение нравов, бюстам стали отбивать носы и уши, пришлось их потихоньку убрать.
Из других писателей в земле саратовской просияли Николай Радищев и Константин Федин. Оба удостоились памятников. Радищева я не запомнил, а Федин сидит на набережной и глядит на Волгу. Сзади постамент растрескался, и у писателя появился отчетливый хвост.
Фото: tochka-na-karte.ru
Оба эти литератора также внесли свою лепту в петербургский текст.
«Путешествие из Петербурга в Москву» (1790) до сих пор порождает подражания и сопоставления двух столиц.
Финальные сцены лучшего романа Федина «Города и годы» (1924) разворачиваются в Петрограде. Хотя его герои тоже одержимы дромоманией: по выражению Шкловского, кочуют труппой из Германии в мордву.
***
Дом-музей живописца Павла Кузнецова стоит в переулке, ведущем с Московской улицы в глубокий овраг.
В музее была развешана выставка местного художника-примитивиста. Сюжеты: «На обратном пути» (Пушкин у калмыцкой кибитки подбрасывает на воздух уже подросшее дитятко).
«Посещение губернатором мемориального кабинета Жуковского в областной библиотеке».
«Суворов и Державин преследуют банды Пугачева в саратовских степях».
На одной из картин собраны все здешние баснословные герои: в чистом поле на лошадках Гагарин, Радищев, Чернышевский, Чапаев, еще какой-то казак.
«Это Стенька Разин?» — спросил мой приятель Самойленко, известный в стране поэт.
«Ну что ты, это Пугачев».
«Откуда здесь Пугачев? Здесь же Волга, а он, поди, и плавать не умел?»
«Это Чапаев плавать не умел».
Стенька Разин, впрочем, на одном из полотен также фигурировал. Ясное дело, в сцене утопления персидской княжны. Очень важно, когда город развернут лицом к реке. Иногда это определяет всю его мифологию.
***
Среднее Поволжье трудно назвать коренными русскими землями: скорее уж наполовину татарскими. Это степи с перелесками, где земледелие долго было гиблым делом из-за постоянных набегов кочевников.
Впрочем, против Самары, через Волгу, возвышаются Жигулевские горы — невысокие, но единственные на Русской равнине, заслуживающие титула гор. Их массив образует полуостров, огибаемый излучиной Волги — Самарскою Лукой.
В 1391 году в здешних степях разразилось сражение между Тамерланом, создателем огромной азиатской империи, и Тохтамышем, возглавлявшим Золотую Орду. Для своего времени оно было не менее масштабным, чем Сталинград и Курская дуга. Тамерлан победил, но понес большие потери. А в выигрыше оказалась Москва, которая получила передышку от ордынских набегов.
Правда, русские стали всерьез осваивать эти земли лишь через 200 лет. Иоанн Грозный захватил Казань и Астрахань, а у его сына Федора Иоанновича дошли руки и до среднего Поволжья. В 1586 году была основана Самара — крепость для защиты волжского судоходства и охраны степных границ.
В 1688 году Самара получила городской статус. В 1670-м она была захвачена Стенькой Разиным, а в 1773-м стала первым городом, покорившимся Емельке Пугачеву.
В 1850 году Николай I учредил Самарскую губернию. В городе тогда проживало 15 тысяч человек, он напоминал, скорее, большое село. Но Самара быстро росла благодаря хлебной торговле.
Ровесником и соперником Самары по торговой части был Саратов, но он раньше получил статус губернского и университетского города. Самара же по части просвещения отставала.
Максим Горький, который репортерствовал здесь около года, оставил очерк «Самара во всех отношениях» (1896). Водки в городе выпивается неестественно много, но нет порядочного книжного магазина. Летом Самара задыхается от пыли, а единственный Струковский сад, по мнению отцов города, «от дыхания публики подвергается порче и гибели». В Дворянском собрании играют в карты и ругаются; в Коммерческом клубе порой и дерутся; в Клубе канцеляристов «и играют, и ругаются, и дерутся, и пьют одновременно и с удивительной энергией».
Горький не любил ничего, кроме книжной культуры. Купцов и пролетариев переносил с трудом, а крестьянство ненавидел. Досталось от него и самарской архитектуре.
***
В Самару во время первой русской революции был назначен губернатором Иван Блок, дядюшка поэта. Губернаторствовал всего пять месяцев: жестоко подавлял бунты и был убит террористом, бросившим бомбу в его конный экипаж. Ивана Львовича разорвало на части. Тело кое-как собрали, но вместо головы в гроб положили ватный шар.
Алексей Николаевич Толстой, который провел в Самаре детство и отрочество, конечно, не мог пройти мимо этой истории. В романе «Восемнадцатый год» доктор Булавин говорит Даше: «Посмотрела бы ты, что от него осталось: туловище и кусок бороды». В «Золотом ключике» есть фраза: «Бульдоги побежали наврать, что губернатор был взят на небо живым».
Похоже, А. Н. Толстой на дух не переносил саму фамилию. Хотя и называл Александра Блока единственным великим поэтом своего поколения.
Алексей Толстой и сам начинал как поэт. Стихи его были стилизациями русского фольклора. Так писали в ту пору многие. Наибольшего успеха добился Николай Клюев, у которого стилизации переросли в цельное мировоззрение.
А. Н. Толстой же использовал поэзию как золотой ключик к дверям петербургских редакций и салонов. Позднее признавался: «Я всегда был толстым, здоровым человеком, а стихи писал медленно. Мне стало казаться, что мало почетное занятие: такому здоровому человеку полдня искать рифму».
Героями А. Н. Толстого-прозаика стали заволжские одичавшие помещики. Они устраивали заводы по разведению лягушек, покупали всякую чушь, изобретали утюги для прочистки зимних дорог. Виктор Шкловский видел в этом кризис традиционного романа: психология уже не работает, поэтому появился глупый герой, случайный носитель приключений.
Когда же граф А. Н. Толстой захотел написать классический роман «с психологией», то потерпел неудачу. «Хождение по мукам» (подростками мы острили: «Хождение под мухой») было признано в СССР образцовой революционной эпопеей. Но оно не выдерживает сравнения ни с бабелевской «Конармией», ни с «Белою гвардией» Булгакова.
Автору дорогá только младшая из сестер — Даша. Прочие герои подобны лабораторным псам, над которыми ставятся опыты. Отсюда перемены в их судьбах, никак не мотивированные. Жил себе в Самаре доктор Булавин, слегка ворчливый, но обаятельный скептик. Глядь, уже отвратительный политикан и напыщенный идиот. И как таких хороших дочерей воспитал, просто ум расступается.
Между прочим, сестры Катя и Даша — это новое издание Кити и Долли, героинь другого Толстого. Издание новое, очищенное от глубокомыслия, русифицированное и советизированное.
***
Самара дважды побывала столицей России. Первый раз летом 1918 года. После чехословацкого мятежа город был провозглашен столицей Российской республики, в которую вошло несколько поволжских губерний. В октябре 1941 года Куйбышев, как тогда звалась Самара, стал официальной столицей СССР. Здесь разместились правительство и посольства 20 стран. Правда, ставка Верховного и Госкомитет обороны оставались в Москве.
Нынешняя слава Самары связана с аэрокосмической промышленностью. На пустынной площади над Волгой высится 40-метровая колонна. На ней человек в футуристическом прикиде. Над головою держит аллегорические крылья. Местное его прозвание — Паниковский, который, как известно, был любитель гусей.
Другой замечательный самарский истукан — язык революционного пламени о трех головах: бородатого солдата, бритого матроса и скуластого пролетария. Здесь его называют Змей Горыныч.
Памятник Чапаеву стоит перед зданием драмтеатра. Василий Иванович гарцует на вздыбленном коне, вокруг него семеро пехотинцев обоего пола. Чудесный монумент: динамический и членистоногий. Изваял его Матвей Манизер специально для Самары. Но точно такого же Чапаева позднее установили в Ленинграде, перед Академией связи имени Буденного.
Питер вообще любил понатащить к себе всякого добра, что где приглянется. Сфинксов — из Египта. Чапаева — из Самары. Поставили в Краснодоне памятник молодогвардейцам — Питер закажет копию и установит в Екатерингофе близ Нарвской заставы. Точно такой же неразборчивостью отличались в свое время Венеция и Пиза. Впрочем, это сейчас к делу нейдет.
***
Рядом с самарским драмтеатром во дворе былого обкома — бункер Сталина. Правда, сам Сталин тут никогда не бывал. Но члены правительства, несомненно, спускались. 37 метров в глубину: подземный 12-этажный дом. Гитлеровские убежища типа Вольфшанце в подметки не годятся.
Фото: wikimedia.org
Пожилой экскурсовод с интонациями мрачного одержимца произносит отрепетированный моноспектакль. Терпеливо пережидает вопросы и снова твердит по-залаженному: «Всюду виден свойственный Сталину аскетизм…»
Обширный зал заседаний, просторный кабинет, стол зеленого сукна с настольною лампой. Лепнина, дубовые панели, фальшивые двери и занавески, чтобы не случилось клаустрофобии. Кроме метростроевских лестниц, имеется вполне удобный лифт. Намек на аскетизм можно различить разве что в нужнике, где царит нормальная советская разруха.
На вышележащих этажах — экспозиции о войне и гражданской обороне. Знамена полковые и переходящие. Маршальские мундиры с орденами.
Стиль всюду выдержан. Но по сути это просто богатая рифма к аэронавту Паниковскому. Там 40 метров вверх, тут 40 метров вниз — вот и вся разница.
Кстати, фамилия «Паниковский» происходит от бога дикой природы Пана: опосредованно, через слово «паника». И у Михаила Самуэлевича есть черты божества растительности. Он похищает где-то в поле огурец. Он связан со стихией земли: на манжетах можно писать мелом, до того они грязны.
Вспомним и вопль, обращенный к Балаганову: «Не подходите ко мне с этим железом! Я вас презираю!». Паниковский — это такой старенький неряшливый эльф.
Хотя это сюжет для нашего сочинения посторонний.
Полностью статья была опубликована в журнале «Человек и мир. Диалог», № 3(12), июль – сентябрь 2023.
