Все самое интересное о жизни стран-соседей России
Обновлено: 14.12.2024
Культура и традиции
9 минут чтения

Уэленские косторезы


















































































































































Михаил БРОНШТЕЙН

Уэлен — небольшой поселок на северо-восточной оконечности Чукотского полуострова, неподалеку от мыса Дежнева, на стыке Тихого и Северного Ледовитого океанов. Люди живут здесь уже более двух тысяч лет, и все это время, как свидетельствуют археологические раскопки, в Уэлене существует искусство резьбы по кости. Долгие годы уэленцы вырезали из моржового клыка предметы охотничьего снаряжения, орудия труда, украшения, амулеты. В конце XIX века, когда у берегов Чукотки стали часто появляться шхуны «белых» китобоев и торговцев, эти изделия заинтересовали приезжих. Прошло еще какое-то время, и на побережьях Берингова пролива возникли небольшие сезонные мастерские. В свободное от морской охоты время здесь собирались мужчины и, ведя неспешные разговоры, вырезали из моржового клыка фигурки полярных зверей и птиц. Их обменивали у чужестранцев на порох, табак, чай. Моряки с иноземных шхун увозили домой экзотические сувениры и не подозревали о том, что на их глазах традиционное искусство морских арктических зверобоев трансформируется в уникальный народный художественный промысел.

В конце 1920-х годов новые власти закрыли границы, иностранные суда покинули прибрежные воды Чукотки, и косторезный промысел стал приходить в упадок. Так было практически повсеместно, но не в Уэлене, где в 1931 году жители поселка организовали новую косторезную мастерскую, причем уже не сезонную, а постоянную.

Косторезный художественный промысел чукчей и эскимосов не случайно называют уникальным. Конкретный пример — рисунки на моржовых клыках. Первыми еще на рубеже ХХ века их стали создавать жители селений, расположенных на берегах Берингова пролива. Маршрут по выставке «О Чукотке резцом и тушью» начинался с одной из таких работ — графической композиции Лидии Теютиной «Уэленская косторезная мастерская».

Рассматривая гравюру, замечаешь, что за столом резчиков сидят в основном представители мужского пола, а за столом для граверов — исключительно женщины. Дело здесь в том, что традиционно работой с костью занимались на Чукотке мужчины, но лет через десять после открытия «уэленской косторезки» — так называют мастерскую в поселке — в ней уже было несколько молодых женщин. Они освоили гравировку, требовавшую меньших физических усилий, чем резьба. Резчик использовал главным образом охотничий нож (инструменты дантистов, которыми работают современные косторезы, появились у них гораздо позднее). Гравер пользовался коготком — резцом, похожим на шило с загнутым концом, и кисточкой — небольшой зубчатой стамеской. Коготком процарапывали контуры будущего рисунка, кисточкой наносили на ограниченную контуром поверхность моржового клыка миниатюрные бороздки, в которые втирали затем красящее вещество: вначале сажу, с 1920-х годов — графит цветных карандашей. Несложный на первый взгляд процесс требовал предельной сосредоточенности: рисунок сразу же создавался набело и внести в него какие-либо изменения художник уже не мог.

Первой чукчанкой, взявшей в руки коготок и кисточку, была мать Лидии Теютиной Вера Эмкуль. Известным художником стал и сын Веры Эмкуль Виктор Теютин. Он тоже долгие годы работал в УКМ, но занимался не гравировкой, а объемной резьбой. В настоящее время в силу почтенного возраста мастер отошел от дел, но многие созданные им скульптуры служат образцами, которые, обучаясь ремеслу, копируют молодые уэленские резчики по кости.

Учились у Веры Эмкуль не только ее дети. Одной из самых талантливых ее учениц была Елена Янку. Заслуженный художник Российской Федерации, она проработала в Уэленской мастерской с середины 1940-х до середины 1980-х годов. Сюжет ее гравюры, представленной на выставке, — повседневная жизнь обитателей Арктики. Мы видим лежащих на льдинах моржей и плывущих на лодках морских зверобоев, видим, как встречают вернувшихся домой охотников. Разворачиваются перед нами и другие картины из жизни старого Уэлена. Жители поселка разделывают охотничью добычу, изготавливают из моржовых шкур покрытия для яранг, обтягивают шкурами деревянные каркасы лодок. Казалось бы, всё буднично, прозаично, но тщательно построенная композиция, тонкая линия рисунка, гармоничная, приглушенная цветовая гамма придают гравюре Янку высокую художественную ценность и не оставляют сомнений в том, что перед нами работа большого мастера. Писатель Борис Василевский, не понаслышке знающий Уэлен, рассказывает о том, что изначально художницу звали Янкувуквуна. В переводе это означает «камешек, лежащий на морском берегу». Во взрослом возрасте она получила русское имя Елена, а чукотское укоротилось и превратилось в фамилию. Так появились подписи «Елена Янку».

Столь же широко, как имена Эмкуль и Янку, известно на Чукотке имя Туккая. Морской охотник и резчик по клыку моржа, он пришел в Уэленскую мастерскую еще в начале 1930-х годов. Скульптуры Туккая стали со временем визитными карточками народного искусства чукчей и эскимосов. Они давали возможность остро почувствовать присущие чукотской скульптуре из кости лаконичность и обобщенность пластических форм, уравновешенность композиции, тонкую декоративность. Отчетливо прочитывалась в них связь косторезного искусства Чукотки с традиционной духовной культурой морских арктических зверобоев.

Тем, кто представляет себе резную кость Чукотки только как борьбу зверей или единоборство человека и зверя, работы Туккая могут показаться нетипичными, хотя подобные композиции имелись и у этого мастера. Главным же в его творчестве было, с моей точки зрения, стремление напомнить зрителю о том, что люди и звери «одной крови», что радость, нежность, любовь — чувства, присущие всем живым существам едва ли не в равной мере.

Придя в Уэленскую мастерскую молодым начинающим художником, Туккай в конце 1950-х годов возглавил ее и долго оставался на этом посту. Сохранилась фотография умудренного опытом старого мастера и его ученика Ивана Сейгутегина, который впоследствии тоже стал художественным руководителем уэленской косторезки. Этот снимок подсказал Ирине Левашевой сюжет композиции «Беседа мастеров».

Сын Сейгутегина Андрей, как многие уэленцы, унаследовал творческую профессию отца, в 17 лет пришел в УКМ и продолжает работать в ней и сегодня. В скульптуре «Ворон из сказки» он изобразил птицу облаченной в нарядную кухлянку. Ворон — один из главных персонажей чукотской мифологии. Согласно древним преданиям, именно он сотворил небо и землю и научил человека пользоваться огнем. Примечательно, что такие же свершения приписывают ворону индейцы Аляски. Объясняется это тем, что в культуре палеоазиатских народов, к которым относятся чукчи, и в культуре индейцев Северо-Западной Америки присутствует общий субстрат, возникший в те незапамятно давние времена, когда на месте Берингова пролива существовала суша, Берингия, соединявшая Старый и Новый Свет. В эскимосских мифах ворону тоже отводится заметное место, но, как полагают культурологи, это результат влияния на эскимосов, которые не относятся к палеоазиатам, их соседей — чукчей в Азии и индейцев в Америке.

Если «Ворон» Андрея Сейгутегина напоминает об исключительно архаичных мифах, то графические изображения, выполненные на декоративном стакане мастером Онно, переносят нас в мир не столь древних волшебных сказок, возраст которых, впрочем, тоже весьма почтенный и составляет как минимум несколько столетий. Об Онно, художнике старшего поколения, говорили в Уэлене, что он был не только гравером, но и шаманом. Декоративный стакан, хранящийся ныне в музейном центре «Наследие Чукотки» и побывавший на выставке в Москве, был изготовлен в 1950 году для Ивана Поломошнова. Иван Васильевич учительствовал в поселке Лаврентия, расположенном в 100 километрах от Уэлена, и, как многие школьные учителя того времени, собирал чукотский фольклор. Несложно представить себе, как обрадовал его этот подарок.

На одной стороне стакана, под дарственной надписью изображен эпизод из сказки о Солнце, которое в образе человека побывало в гостях у оленеводов. На другой стороне, там, где мастер указал свое имя и проставил дату, изображен герой другой волшебной истории — великан Лолгылин. Мы видим его бредущим по морю и поедающим китов, словно мелкую рыбешку. Видим отдыхающим на берегу. Лолгылин сидит, как на нартах, на склоне высокой сопки, на его огромной ладони стоит человек, а внизу у ног приютилась вытащенная на лед лодка морских зверобоев.

Уэленских резчиков и граверов второй половины ХХ века — начала нынешнего столетия можно с полным правом назвать хранителями национальных традиций. Начиная с 1950-х годов на Чукотке стремительно истончается вековая культура ее народов. Ни в Уэлене, ни в других прибрежных поселках давно не осталось традиционных жилищ, национальные костюмы сменила одежда из привозных материалов. Вместе с ярангами и кухлянками ушло в небытие многое из того, с чем чукчи и эскимосы не хотели расставаться: родной язык, старые обычаи, старые этические нормы. Народные художники пытаются сохранить в своих работах память о прошлом.

Объемная картина жизни, ушедшей в прошлое, разворачивается перед нами и в гравюре Татьяны Печетегиной «Первые учителя Чукотки». У этой работы нет трагического подтекста, но то, что в ней читается ностальгия о былом, едва ли подлежит сомнению. Со свойственной уэленским граверам любовью к изображению деталей Печетегина неспешно рассказывает о том, как приехавшие с Большой земли учителя ходили по ярангам, убеждая родителей отдать детей в школу, как строилось в Уэлене ее первое одноэтажное здание. Есть на гравюре и выросшее позднее двухэтажное здание школы, в котором в 1950-х годах училась сама Татьяна Александровна.

Сегодня Печетегина — старейший чукотский гравер. Она продолжает работать и, хотя в последнее время живет в Анадыре, сюжеты ее новых работ связаны с Уэленом, с этим удивительным селением, где уже без малого 90 лет сохраняется старинная традиция резьбы и гравировки по клыку моржа, где действительность и сказка, прошлое и настоящее сплетены так тесно, что подчас неотделимы друг от друга.

Впрочем, и в столице Чукотки тоже есть место для сказки. Так, во всяком случае, считает Ирина Левашева. Помимо портретов резчиков и граверов она создала серию анадырских пейзажей. Городок, лежащий у Полярного круга и не слишком ухоженный, как все населенные пункты Крайнего Севера, предстает на свитках Левашевой перекрестком эпох и культур.

Чукотский художественный промысел возник не только на основе традиционного искусства морских арктических зверобоев. В его формировании участвовали русские художники и искусствоведы. В 1930-х годах это Александр Горбунков, в 1950-х — Игорь Лавров, в 1960–1980-х — Тамара Митлянская и Ирина Карахан. Они бережно относились к местным изобразительным традициям и считали своей главной задачей помочь народным мастерам сохранить их в искусстве нового времени. Изобразительный язык арктического искусства привлекал человека, впервые прикоснувшегося к нему, своей непосредственностью и мудростью, своей самобытной формой, несложной только на первый взгляд. Привлекало приезжавших на Чукотку «горожан» особое отношение ее жителей к природе, которым обладают только люди, живущие в гармонии с ней. В результате возникал диалог художественных традиций, две столь разных духовных культуры, чукотская и русская, все теснее взаимодействовали друг с другом.

Редакция благодарит Музейный центр «Наследие Чукотки» (Анадырь) за предоставленные фотографии музейных экспонатов.

Статья была опубликована в журнале «Человек и мир. Диалог» № 1, октябрь – декабрь 2020

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Подписывайтесь, скучно не будет!