Юрий ЭСКИН, главный хранитель РГАДА
В истории России эпизод стрелецкого бунта 1682 года остался под названием Хованщина по имени одного из предводителей князя и боярина Ивана Андреевича Хованского. Это был драматический даже по меркам неспокойного XVII века период, когда развитие страны могло пойти по другому пути, не стань Петр I царем.
Однако многочисленное знатное семейство Хованских выдвигало из своих рядов не только честолюбцев. Были среди них и настоящие государственные мужи, радеющие за благополучие России и отдавшие жизнь ради нее, а не власти. Это Иван Никитич Хованский (? – 1656), двоюродный брат Ивана Андреевича, воевода Казани во время еще одного несчастья, обрушившегося на страну, – эпидемии чумы.
Болезнь называли моровым поветрием, она бушевала в 1654–1657 годах по всей Европе. Считается, что в России было две вспышки болезни – в 1654–1655 и 1656–1657 годах. По одной версии, ее занесли с юга через Астрахань по Волге, по другой – через Украину с крымцами. Первые случаи фиксировались в Литве в 1653-м, в Угличе и Рыбинске – летом 1654-го, а к осени эпидемия пришла в Москву.
Патриарх Никон увез царскую семью в Троице-Сергиев монастырь. Болезнь охватила центральную Россию от Тулы до Солигалича, от Твери до Вологды. В столице умерли десятки тысяч людей, в том числе бояре князья Михаил Петрович Рыбин-Пронский и Иван Васильевич Хилков. Отбывший к армии царь Алексей Михайлович оставил их во главе правительства. Почти обезлюдевшими приказами героически управляли думный дьяк Алмаз Иванов и дьяк Федор Грибоедов. Мор был настолько силен, что опустелые боярские дворы даже не слишком грабили. Единственным орудием борьбы с распространением заразы служили карантины. Они соблюдались очень жестко, особенно на путях в западную сторону – боялись распространения в армии. Зараженные дворы выжигали, окуривали можжевеловым дымом переписку, а иногда сообщения передавались так: текст отписки гонец читал вслух через ограду заставы, с той стороны ее записывали.
На смоленском направлении распространение болезни удалось остановить. К октябрю 1654-го она стала утихать и в Москве. Царская семья пережидала ее в особом стане в Калязине на реке Нерли, и вскоре царица родила царевну Анну. Когда в феврале следующего года Алексей Михайлович вернулся в опустевшую столицу, то увидел обгоревшую Спасскую башню и упавшего с нее орла – некому было тушить. Тем не менее провели пышный парад, полкам специально сшили роскошные форменные одежды по цветам их знамен. Уже в марте царь собрался в новый поход, на Вильну.
Договор вместо конфронтации
Иван Никитич Хованский не столь знаменит, как кузены и племянники, но на протяжении своей не слишком долгой жизни оказывался свидетелем и участником крупных, знаковых, а иногда и судьбоносных событий нашей истории.
Он единственный родной племянник спасителя России в Смуту князя Дмитрия Михайловича Пожарского (сын его сестры Дарьи) и, вероятно, воспитывался им, так как рано потерял отца – в 1608-м. Еще подростком 15–16 лет участвовал вместе с дядей в войне 1617 года, когда польский королевич Владислав безуспешно пытался вернуть московский трон.
Долгие годы Иван Никитич служил при дворе, где, видимо, стал влиятельным: он занимался организацией государевых «столов», то есть церемониальных обедов со светскими и духовными важными персонами. Но часто командовал и войсками, защищая южные границы от крымских набегов и участвуя в Смоленской войне 1632–1634 годов.
Близость ко двору привела к опале. В 1645 году он участвовал в несчастливом сватовстве сына датского короля Кристиана IV принца Вальдемара Кристиана к царевне Ирине, сестре Алексея Михайловича. При дворе составились две партии. Одна считала, что брак этот опасен – Романовы не слишком укрепились на троне, и присутствие в стране царского зятя из старинного королевского рода может привести к новым смутам. Эта группировка радовалась, что принц не хочет креститься в православие (он, протестант, считал, что одного раза достаточно, хотя готов был ходить в церковь и исполнять все обряды) и требует разрешения вернуться домой.
Хованский принадлежал ко второй партии, стремившейся к этому браку, полезному для страны и царской семьи. Но после смерти Михаила Федоровича временно победила первая группа, наверное, убедившая молодого царя, что в православии королевич может стать его конкурентом. Вальдемара отправили в Данию, а Хованского с семьей – в сибирскую ссылку. Приговор был верхом нелепости: в частности, его обвиняли в том, что он так долго уговаривал царскую чету не отпускать принца и заключить брак, что они, видя упрямство датчанина, от огорчения умерли.
Иван Никитич был прощен и вернулся в 1649 году, когда народное недовольство боярами, тогдашними олигархами, вылилось в ряд восстаний горожан и мелких дворян и пало правительство боярина Бориса Ивановича Морозова, одного из лидеров отправившей его в ссылку группировки. Хованскому быстро пожаловали высший чин государства – боярский, и отправили подавлять Новгородское и Псковское восстания 1650 года. Там он проявил недюжинные политические способности, свел до минимума репрессии против восставших горожан, действуя в тесном контакте с новгородским митрополитом, будущим патриархом Никоном, и добился замирения важнейших экономических, политических и культурных центров, через которые шли основные торговые связи с Западной Европой. Затем Иван Никитич вместе с тем же Никоном совершил важнейшее духовно-политическое действо – привез из Соловецкого монастыря мощи св. митрополита Филиппа.
Таковы основные вехи его служебно-политической биографии. И во всех событиях, что важно подчеркнуть, проявляется его незаурядная индивидуальность. Иван Никитич даже в то жестокое время всегда стремился к наименее болезненному решению, предпочитал договор конфронтации и войне.
Князь-римлянин
В начале Тринадцатилетней войны 1653–1667 годов, в результате которой возникло украинское гетманское государство под российским сюзеренитетом, Иван Никитич участвовал во взятии Смоленска и некоторое время служил там воеводой. Он уехал ранее срока и 25 декабря был приглашен к царю на рождественский обед, на котором присутствовали патриарх Никон и другие высокие гости: антиохийский патриарх Макарий, сербский патриарх Гавриил, грузинский, касимовский и сибирский царевичи, бояре. 30 декабря его с Никоном вызвали к царю на праздник св. Филиппа Митрополита, как одного из организаторов доставкимощей. 17 января Хованский остался во главе боярской комиссии «ведать Москву» во время царского похода на богомолье в Савво-Сторожевский монастырь, 3 февраля присутствовал на именинах царевны Анны Алексеевны, 6 апреля вместе с Никоном за одним столом праздновал Велик день (Пасху).
А уже 18 апреля Хованскому объявили новое назначение – в Казань на воеводство вместо тестя боярина Михаила Михайловича Салтыкова. В товарищах (то есть заместителях) оставляли прежнего второго воеводу Ивана Яковлевича Колтовскогои дьяка Петра-Пятого (так его прозывали. Видимо, он был пятым сыном в семье. – Ю.Э.) Спиридонова (Петрунку). Возможно, князь рассчитывал отдохнуть от военных треволнений, ведь передача должности родственнику тогда была обычной практикой. Но эта служба стала последней для Ивана Никитича.
Во время первой вспышки чумы он был в Смоленске, а в Казани его настигла вторая. Примерно с лета 1656-го зараза опять распространилась с низовьев Волги. Сохранилось несколько писем князя в Москву, в приказ Казанского дворца. Их нашел в Казани в начале ХХ века местный краевед протоиерей Евфимий Малов и опубликовал в 1902 году в «Известиях общества археологии, истории и этнографии при Императорском Казанском университете» в статье «Древние грамоты и разные документы для истории Казанской епархии, собраны протоиереем Евфимием Маловым».
В настоящее время их местонахождение неизвестно, хотя, скорее всего, они хранятся в отделе рукописей библиотеки Казанского университета. Это так называемые отпуски, то есть копии, оставленные в местной канцелярии – приказной палате. Подлинники либо не дошли до Москвы, либо погибли при пожаре архивов приказов в 1700 или 1737 году.
С 25 июня, писал Иван Никитич в Москву, в городе начали умирать люди с симптомами морового поветрия. К 10 июля количество жертв достигло 59. Далее их счет пошел на сотни, причем не только на посаде, но и в ясачных деревнях, окрестных монастырях и пр.
Воевода действовал грамотно на уровне медико-санитарных знаний своего времени: объявил жесткий карантин, запрет общения во время торговли через заставу и даже ввел промывание денег в проточной воде. Он хотел принять более действенные меры – рассредоточить скученное городское население, чтобы уменьшить опасность заражения. Но выселить из города людей без московской резолюции, видимо, не имел полномочий.
Но оставить пост воевода не мог. «И я… Ивашко Хованской, с вашею государевою печатью Царства Казанского без вашего государева указу выехать за город, от города версты за три, ни за четыре, в здоровые места в монастырь или в село… не смею, и будет, государь, в каменном городе учнет моровое поветрее множиться, и мне… от моровово поветрея с духу умереть будет напрасно», – будто предвидел воевода. Он просил разрешения выпустить людей из города, «которые похотят в поля и на лес около Казани выпустить, и мы… чаем Божией милости, что те люди в полях и на лесах живы будут».
Но разрешения не получил. Может быть, потому, что события развивались слишком быстро, а отписки могли не дойти. 22 августа князь сообщал, что 17 августа умер казанский митрополит Корнилий, соборный протопоп и большинство священников, причем без благословения патриарха отпевать митрополита не смеют, а оставшиеся попы «погребать не успевают». Все подьячие приказной палаты либо умерли, либо больны, посылать с приказами некого, так как служилые люди тоже или умерли, или разъехались.
27 августа 1656 года Колтовский, Ушаков и Спиридонов сообщили: «Августа в 26 день в восьмом часу дни волею Божиею боярина и воеводы князь Ивана Никитича Хованского не стало, а лежал язвами три дни».
Иван Никитич умер, как жил, не скрываясь от опасности в какой-нибудь отдаленной усадьбе (хотя мог бы). Жены и детей, на их счастье, в Казани не было, они, судя по всему, еще не собрались на переезд. Княгиня Мария Михайловна, в девичестве Салтыкова, умерла спустя девять лет, в 1665-м и была погребена в фамильном некрополе Салтыковых в костромском Богоявленском монастыре. А сам по-древнеримски стойкий князь похоронен, конечно, в Казани, скорее всего, в общей могиле. Перевозить чумное тело через кордон никто бы не стал, поэтому нет смысла искать могилу в родовой усыпальнице Пожарских и Хованских в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре. Там, где доселе сохраняется плита с надгробия его отца и где недавно восстановлена часовня в честь героического дяди, памяти которого он оказался достоин.
