Антон Ланге: «На биостанции я провел год съемок… и всю жизнь» Известный фотограф, мастер пленочной фотографии, путешественник, биолог, лауреат премии My Planet Awards — о знакомстве с корифеями фотографии, своей первой работе, расцвете глянца, путешествиях по России и новом фотоальбоме «Биостанция»
Теги: Путешествия | Фотографы
Автор: Анна Пясецкая
Новый художественный фотоальбом Антона Ланге «Биостанция» был представлен на Международной ярмарке интеллектуальной литературы non/fiction. Он посвящен уникальной северной природе акватории Белого моря и Беломорской биологической станции МГУ, на которой автор провел практически всю сознательную жизнь. Книгу можно будет купить во всех ведущих книжных магазинах Москвы и Санкт-Петербурга и в Интернете.
Ланге — один из первых, кто стал продюсировать и снимать фото- и кинопроекты, посвященные редким уголкам России. До «Биостанции» были осуществлены масштабные проекты и выпущены книги «Россия из окна поезда» (2006–2009) и «Хребет. Кавказ от моря до моря» (2014–2016).
Антон, вы впервые взяли в руки профессиональную фотокамеру в возрасте 10 лет. Как это произошло?
Вся моя жизнь говорит о том, что ничего случайного в жизни человека не происходит, все в нашей жизни предопределено. Судьба посылает сигналы, а наша задача — попытаться их услышать или увидеть. Представьте: маленький мальчик растет в семье крупных ученых-биологов. Мама — Нина Александровна Тамарина, профессор Московского университета, отец — Александр Борисович Ланге — крупный биолог, отчим — Леонид Григорьевич Воронин — создатель кафедры высшей нервной деятельности и декан биологического факультета. С трех лет я уже юный ученый-биолог и натуралист, благо окружение — родители и их друзья — к этому располагали. Так получилось, что нашим соседом по лестничной клетке оказался интересный человек — физик-ядерщик в институте им. Курчатова, известный советский фотограф Борис Константинович Машков. В СССР существовало совсем немного фотографов такого масштаба. Это были суперпрофессионалы, которые снимали в основном большие фотоальбомы, которые издавались в Советском Союзе огромными тиражами. Главной темой таких фотоальбомов стали заповедники и дикая природа. Мама познакомила меня с Машковым, попросила его взять меня в ученики. Он согласился и дал внушительный список фотоаппаратуры, которую надо было приобрести. Так, мне купили «цейссовскую» фотокамеру производства ГДР в магазине «Кинолюбитель» на Ленинском проспекте. Я получил лучшее, что можно было представить! Мои ровесники снимали тогда на плохие камеры и могли лишь мечтать о такой фототехнике. Процесс работы с пленкой был длительный — нужно было закупить реактивы, печатать фотографии на кухне, проявлять пленки, разводить плохо пахнущие растворы. Мальчишки снимали тогда на простенькую «Смену-8М», которая стоила 15 рублей.
Вы помните ваш первый кадр?
Машков много времени уделял Приокско-Террасному государственному природному заповеднику. На дворе стоял 1973 год, мне было 10 лет. На ноябрьские праздники поехали туда, на 40-й кордон, с которым была потом связана вся моя жизнь. Вспоминаю, как я зарядил свою первую черно-белую пленку. Погода стояла ноябрьская, серая, «ни света, ни цвета», хмарь. Я растерянно ходил и не мог понять, что делать. Борис Константинович посоветовал: «Сними капли на черных ветках!». Мы прошли по диагонали 15 километров через весь заповедник и пришли в зубровый питомник. Там я снял первых своих зубров и, когда проявил пленки, навсегда был очарован фотографией.
Вашим вторым учителем вы называете Вадима Евгеньевича Гиппенрейтера…
Это был друг Машкова. Мы все жили недалеко друг от друга, в конце Ленинского проспекта. Вадим Евгеньевич снимал вулканы. Фотографии извергающегося Толбачика принесли ему всемирную известность и вошли в историю советской вулканологии. Квартира Гиппенрейтера была увешана гигантскими цветными «вулканическими» фотографиями, по тем временам они были изумительно напечатаны. Такой же немногословный и сдержанный, как и Машков, он относился к пятому поколению австрийских баронов, которые служили российской «короне». С Машковым его объединяла любовь к дикой природе, но при этом он никогда не снимал людей.
Как вы думаете, почему?
Оба моих учителя стремились уйти в лес, подняться в горы, были молчунами-одиночками. И тот, и другой работали без съемочных групп. Думаю, это шло от какой-то подсознательной мечты про «мир без людей». При этом Гиппенрейтер любил русскую деревянную северную архитектуру, для него она была частью биосферы. В 1938 году Вадим Евгеньевич стал чемпионом СССР по альпинизму и скоростному горнолыжному спуску. Горжусь портретом Гиппенрейтера, которого снял на черно-белую пленку: он изображен в оконном свете своей квартиры. Мы все надеялись, что сделаем его прижизненную съемку на столетний юбилей, но он, к сожалению, до нее не дожил.
С 1992 года вы много работали в глянце. Фотографировали «ню», стояли у истоков отечественного глянца, работали для таких журналов, как ОМ, Imperial, Playboy…
Это были 1990-е, я ушел из университета и на некоторое время уехал в Париж, где постигал основы коммерческой фотографии. В начале 1990-х в России появился качественный глянец. И мы все — фотографы, собратья по цеху — туда пошли. Так я оказался в журнале Imperial, который делал харизматичный Игорь Григорьев. Я делал большие съемки, обложки, оформлял интервью. В это же время легендарный основатель ИД «Индепендент Медиа» Дэрк Сауэр делал журнал Cosmopolitan. Параллельно возник рынок рекламной фотографии. Окончательно из Парижа я вернулся в 1995 году, обзавелся студией в Москве и стал работать для глянцевых журналов. Больше всего я тогда работал для Playboy. Именно в этот период открыл для себя природу других стран и континентов, много работал для бортовых журналов и туркомпаний. Это давало возможность много путешествовать и попадать в самые отдаленные точки планеты. Я побывал на съемках в таких странах, как Ямайка, Ибица, Канары, Шри-Ланка, Мальдивы. Жизнь пришла в движение, которое было связано с коммерческой фотографией.
Вашим третьим учителем вы называете великого фотографа Хельмута Ньютона. Вы с ним были знакомы лично?
Да. Из всей плеяды фотографов XX века я его считаю лучшим. Мне повезло, что мог с ним общаться. Я узнал от него все, что хотел узнать, а он успел сказать мне все, что собирался сказать. Моя работа с обнаженной натурой, с глянцем и Playboy — это влияние Ньютона. В начале нулевых я продолжил свои проекты с обнаженной фотографией и параллельно стал задумывать большие путешествия по России.
Почему вы ушли из глянца?
К началу нулевых мне там стало скучно, глянец стал вторичен. Я все это перерос. Это уже был не тот Playboy, который мы задумывали. Российский Playboy образца середины 1990-х — это интеллектуальный журнал, где публиковались интервью ведущих писателей, музыкантов, художников того периода. Потом все резко пошло на спад.
Расскажите о работе над вашим альбомом «Россия из окна поезда».
Этот проект мы начали снимать в 2006 году. Для меня настала эпоха больших путешествий. Наверное, сказалась школа моих учителей, захотелось снять что-то о России, и я пришел на совершенно «чистую поляну». Ведь в то время путешествия по России были непопулярны. Это оказались счастливейшие три года работы, открытие собственной страны. Когда мы приезжали на остров Ольхон на Байкале, там было пусто и дико — только свист и ветер в дюнах. Россия — это «пустота». И это не фигура речи, это прекрасно. Главным моим соратником был Сергей Михайлов, тогда работавший в РЖД, а до недавнего времени возглавлявший агентство ТАСС. Он выступил генеральным продюсером проекта, под него была сформирована своя съемочная группа, которая проходила со мной все экспедиции и сложные этапы съемок. Это был сложнейший логистический проект. Беспрецедентные по масштабу съемки заняли три года. Они включали специальные поезда, вертолеты, самолеты, вездеходы, плавсредства. Я всегда себя продюсировал сам. Мне нравится объединять людей, заставлять крутиться колесики этого механизма. Когда ваша жизнь превращается в череду принятых решений — это очень интересно. В результате отснятый фото- и киноматериал лег в основу фотоальбомов, 20-серийного авторского фильма и десятков выставок в России и за рубежом.
С 2018 вы работали над проектом «Аура Биостанции», который посвящен Беломорской биостанции МГУ…
Идея книги возникла в дружеском разговоре. Такие проекты начинаются со слова: «давай», которое говорят друг другу несколько заинтересованных человек. С этого слова начался и этот проект, и «Россия из окна поезда». А предыстория связана с моим «биологическим» детством и юностью, биофаком МГУ. На биостанции я впервые оказался в пять лет, еще до того, как взял камеру в руки. Всё мое детство прошло на Белом море. После первого курса на практику я, как и полагается, приехал на биостанцию. Биостанция — альма-матер московских биологов, место с особенной аурой, через которое прошли многие поколения ученых. Станция была основана еще до войны, в 1938 году. Это беспрецедентная история созидания, строительства светлого, феноменального «гения места», где всё существует абсолютно прозрачно, основываясь на замысле, порыве, исследовательском духе. Атмосфера станции не меняется на протяжении десятилетий. Уже 18 лет станцией руководит мой старший коллега, Александр Борисович Цетлин. Для биофаковцев это часть жизни, зашитая в ДНК.
Недавно вышла ваша книга «Биостанция», которую вы представляли на прошедшей недавно Международной ярмарке интеллектуальной литературы non/fiction…
Да, в ней мне захотелось рассказать камерную историю. Потому что все мои предыдущие большие путешествия были огромны и линейны, где сам путь уже определял структуру повествования. В данном случае речь идет о маленькой, почти невидимой точке на карте, находящейся в Заполярье, на берегу Белого моря. Она повлияла на судьбы десятков тысяч людей, создала ауру присутствия человека на этих студеных берегах. Мне было трудно рассказать о биостанции, потому что рассказывать истории о том, что ты хорошо знаешь, гораздо труднее, чем о чем-то малоизученном.
И это снова природа, снятая без людей?
Там есть неотъемлемые от существования биостанции люди — блистательные ученые, мировой лидер зоологии Владимир Васильевич Малахов, наш академик, заведующий кафедрой Александр Борисович Цетлин. Там мало людей, и это сделано намеренно. На биостанциях основная масса людей все время меняется, на ней велика текучесть. Снять портрет биостанции в лицах практически невозможно. Поэтому основным действующим лицом снова стала нетронутая, сдержанная северная природа. Пейзаж требует другой оптики. На станции я провел год съемок… и всю жизнь. Я являюсь и продюсером, и издателем этого альбома. Мы сделали этот альбом с группой соратников из студии «ABC дизайн», они же оформили и мой предыдущий альбом «Хребет. Кавказ от моря до моря» (2014–2016). Книга напечатана на дизайнерской бумаге, я хотел избежать «глянцевости». И у нас получилось: мы сделали арт-альбом, в котором была достигнута правильная передача цвета. В России сейчас крайне мало издается авторских фотоальбомов, поэтому выход подобной книги — это большое и радостное событие в профессиональной сфере.
У альбома три обложки?
Да. И тут тоже сработало «глянцевое» мышление. Журнал часто выходил с разными обложками, это создавало интригу для читателя. Так решили сделать и мы. Выпустить альбом с несколькими обложками. Я очень люблю морские квадраты, кадры, где линия горизонта делит кадр пополам — на небо и воду. Моя любимая и самая лаконичная обложка — белый квадрат неба и моря, эталонный «беломорский» мир. Вторая — пирс биостанции, важное, символическое место — ведь на станции нет автомобильной дороги, туда надо идти морем. Все начинается и заканчивается на пирсе биостанции. Третья обложка — это волна, морской «квадрат», там изображен не полный штиль, а мягкая волна, создающая перспективу северного морского пространства. Книга выдержана в строгом стиле, рассказывает об атмосфере места, в котором всё это находится. И в моих текстах речь идет о более фундаментальных вещах, об истории Белого моря, о том, почему там находятся ученые.
Вы обмолвились о том, что будете делать документальный фильм о биостанции…
Параллельно мы сняли на камеру большой красивый материал. Я надеюсь, что из этого получится полнометражный документальный фильм, у которого будет созерцательный, небыстрый темп. Фильм не будет похож на научно-популярные кино- и телепрограммы, которыми сейчас перенасыщено медиапространство. Там не будет съемок лабораторий, людей с пробирками. Все современные лаборатории мира похожи друг на друга.
Вы противник цифры?
Я за цифру, это наше настоящее и будущее. Но сам с цифрой не работаю. Я прошел школу пленочной фотографии и занимаюсь такими видами фотографии, где на цифру снимать, слава богу, не обязательно. Кроме того, категорически не хочу видеть результат съемки сразу после того, как нажимаю на спуск. Главная интрига моей профессии — темный период, который проходит между съемкой и моментом, когда вы видите изображение. И он может длиться долго. Пленка задает темпоритм работы, а цифра этого не предполагает. Надо работать «медленно», и чем вам медленнее и неудобнее работается — тем лучше.
Хочется спросить про ваши планы.
В этом году я готовлю большую юбилейную выставку. Это совершенно новый проект об уединении человека в биосфере. Я вновь соединяю биологию и фотографию. Главные герои — это цветы, дикие редкие растения. Это история о хрупкости и красоте.
