Татьяна Космынина: «Зритель всегда прав»

Театральная актриса и режиссер из Эстонии – про свои детские мечты о телевидении и нынешние мечты о свободе

Теги: Режиссеры | Актеры

Фото: Tania Naiden

Многие девочки мечтают стать актрисами, когда вырастут. Это уже клише. Но есть среди них и те, которым это удается. Татьяна Космынина – как раз одна из них.

Насколько детская мечта стать актрисой, если она была, реализовалась в вашем случае?

Детство многих будущих актрис в этом смысле типичное. Я была девочкой, которая очень любила внимание, которое сама же инициировала. Любила читать стихи наизусть, выступать перед родственниками и в детском саду. Легко запоминала тексты, но именно актрисой становиться не собиралась. Подражать мне тогда хотелось дикторам центрального телевидения. Я мечтала оказаться на месте ведущей программы «Время» – сидеть красивой в строгом пиджаке, чтобы все смотрели и внимали. Такое желание, похоже, сопровождает меня до сих пор. Кстати, мечта попасть на телевидение исполнилась. Несколько лет я была ведущей новостной программы «Актуальная камера».

Вы окончили театральный вуз, а работать стали с новостями. Как это случилось?

Амбиций журналистских у меня точно не было. Просто приехала в Таллин после окончания Академии и узнала, что в родном Русском театре Эстонии для меня места нет. Это стало неожиданностью. Мне никто ничего не обещал, но я, к тому моменту уже давно выпускница студии этого театра, была почему-то уверена на 1000%, что меня возьмут. Оказавшись за бортом труппы, хоть и с дипломом в руках, была очень растеряна, стала искать себе применение и нашла его на радио в качестве чтеца художественной литературы. Затем там освободилось место диктора новостей, а через какое-то время я предложила себя в качестве замещающего диктора телевизионной программы. Меня взяли на летний период отпусков, и дело пошло.

Как две эти стихии – сцена и вещание – сочетались в вашей жизни? По театру скучали?

Благодаря тому, что меня тогда не взяли в театр, я освоила новую профессию и неплохо, мне кажется, с ней справлялась долгие годы. И еще приобрела ощущение: мне ничего не страшно теперь в этой жизни. Ценю свое сегодняшнее место в театре, но теперь точно знаю, что жизнь возможна и вне его стен. У меня появилась уверенность, что я выплыву в любом случае. Только подтверждать это не хочется (стучит по деревянному столу).

И вот однажды театр все-таки вернулся в вашу жизнь. Вас позвали в труппу. Что вы тогда почувствовали?

Русский театр Эстонии был и остается родным для меня местом и единственным театром, в котором мне довелось работать. Намеренно не использую слово «служить», хоть и знаю, что старшее поколение в театре именно «служит». Так или иначе я следила за жизнью этого театра всегда. Его сотрудники, актеры – люди для меня не чужие. Пожалуй, никого теперь в жизни не знаю дольше, чем их.

Расскажите про репертуар, руководство, труппу. Чем живет театр сегодня?

Русский театр Эстонии – репертуарный, с постоянной труппой. Приезжающие режиссеры предлагают свои спектакли и выбирают из труппы составы для них. Важно, что это не театр одного лидера, ведь худруки меняются у нас примерно раз в 5–6 лет. Но сказать, что театр подчинен вкусу какого-то одного лидера, нельзя. Репертуар у нас очень разноплановый. Есть спектакли «музейные», если смотреть глазами нынешней молодежи: актеры в костюмах и париках произносят классические тексты. А есть ультрасовременные постановки. Мы стараемся утолить голод русской публики в Эстонии по театру и усидеть на всех стульях: в афишах должны быть и комедии, и что-то из школьной программы, и спектакли для малышей.

Получается, что вы в определенном смысле голос русской общины в Таллине, да и во всей стране?

Да, мы представляем русскую общину Эстонии и работаем для нее. Она наш заказчик, и при этом мы с ней одно целое. На нее мы опираемся, составляя репертуар, продумывая художественное решение спектаклей. Мы достаточно провинциальны и выполняем в том числе функцию поддержания русской культуры в таком закрытом нашем «русском сообществе», которое сформировалось в Эстонии после распада Союза.

Получается, люди находят в театре частичку своего былого «дома». А актеры в театре находят дом, семью?

Когда-то я говорила, что театр – моя семья, но это слово не совсем верно отражает наши взаимоотношения. Это большая часть моей жизни, моя работа, кусок моей судьбы, моей идентификации. Не говорю, что театр всегда был местом перманентного счастья, но потерять это место я бы не хотела.

Давайте о профессии поговорим. Как работает эта тонкая связка между ролью и каким-то личным внутренним поиском актера? Может человек сыграть своего полного антипода?

Не получится, ведь любого персонажа ты делаешь своей психикой, своей физикой, своим темпераментом. Это как конструктор, который складывается из тех нюансов, которые привносит в образ вот этот живой существующий человек. Мне сложно оформить внутреннюю актерскую кухню в слова и теоретизировать. В каждой роли – куски меня и моего мяса. Мне нравится играть спектакли, в которых есть тема, которая меня задевает. Тогда я становлюсь частицей полотна, которое ткет режиссер. А создаю я это полотно с помощью своего опыта, темперамента, физических данных.

Расскажите о вашем опыте режиссерской работы. Ваша цитата из интервью: «Я не претендую на то, что я теперь режиссер… В моем случае это… представление актера о том, как ставят спектакль». Получается, вы себя чувствуете актрисой, а не режиссером?

В первую очередь актрисой, да. Знаю немало великолепных режиссеров, которые не актеры вообще, но создают свои миры какими-то другими способами, без выхода на сцену. В роли постановщика я оказалась, наверное, по велению людей, которые вокруг меня. Ведь в конечном итоге режиссер сейчас – это человек, к которому сходятся все нити ответственности. Он прикрывает всех на амбразуре и за все в ответе. А создается спектакль множеством разных людей, энергий – командой. Это очень затертая мысль, но сейчас, когда вертикальные взаимоотношения уже настолько устарели, что разваливаются, и все переходит в плоскость содружества равноправных людей, функция режиссера похожа именно на роль защитника.

И вы нашли в этом себя?

Думаю, мне эта роль выпала, потому что коллеги заметили во мне силы на то, чтобы дать людям высказаться. У меня нет потребности в индивидуальном порядке создавать какой-то спектакль, но есть желание помочь пьесе, которая мне нравится, достичь зрителя. Это какая-то другая энергия. Так было и в случае со спектаклем «Синдром самозванки». Я хотела дать реализоваться актрисам – каждому нужны хорошие главные роли хотя бы раз в сезон. Поэтому я протянула девочкам руку и в этом видела свою режиссерскую миссию.

Кстати, о реализации. Сегодня бум видеоблогеров. Это вам и режиссеры, и сценаристы, и актеры – в одном флаконе порой. Могут они так себя называть, как вам кажется? Или это размывает классические рамки профессии?

Пусть «творцы» сами решают, как себя именовать. О том, театр они делают или нет, спектакль или нет, кино или нет, судить только создателю. Если я, например, поставлю стулья вдоль оживленного шоссе, посажу вас в первый ряд и заставлю смотреть, сказав, что это театр, то будет ли это правдой? Да. А я в таком случае режиссер? Спорить можно сколько угодно. Но думаю, что наблюдение за шоссе может стать для кого-то важным переживанием, за которым люди и идут в театр.

Получается, главное – свобода?

Да, вы свободны в своем творчестве абсолютно. Нивелировалась значимость разных дипломов. Даже самые крупные корпорации нанимают людей не по бумажкам, а по тем навыкам, которыми они обладают. И если наш «творец» считает, что может что-то создать, то пусть создает. Начни делать сам – только это имеет значение.

Расскажите о моноспектаклях. Насколько сложно их играть и держать внимание зала в одиночку?

Моноспектакль – это прежде всего большая честь для актера. Иногда мне удается удержать внимание зала, иногда нет. Был у меня спектакль, на котором одна женщина в зале практически сразу включила свой телефон и ушла в него с головой. Я весь спектакль думала только о ней и о ее лице, подсвеченном экраном. Понятно было, что я совершенно ей неинтересна, зато она завладела моим вниманием полностью. Я потерялась, и спектакль не получился, скажем так. Еще любой моноспектакль сложен тем, что рядом нет коллег, которые тебя поддержат, если забудешь в каком-то месте текст. Зато люди смотрят только на тебя. И ты в одиночку потребляешь внимание публики, ни с кем его не делишь, не нужно тянуть одеяло на себя (смеется).

В одном интервью вы говорили, что понятие дресс-кода для похода в театр утратило актуальность. Актеров не оскорбит сегодня, если они увидят перед собой зал в джинсах?

Ах, я переживу, даже если все они будут в трусах (смеется). Понятие, что ты кому-то что-то должен, уже себя нивелировало. Я за то, чтобы люди в театре чувствовали себя комфортно. Я даже свое мнение о звонящих на спектакле телефонах изменила. Мне как актрисе они ужасно мешают, но я устала чморить за это зрителей. Раньше поддерживала актеров, которые останавливали спектакли, если им мешали играть звонки мобильных зрителей. Сейчас думаю, да пусть они в зале делают, что хотят, – это их жизнь. Могут ведь быть какие-то экстренные случаи. Может, ему звонит няня ребенка или мама в деменции потерялась и ее срочно надо спасать. Конечно, я против демонстративного хамства, но пытаюсь изжить в себе снобизм и привычку указывать людям, что им делать. Я за свободу и за взаимное уважение. Джинсы на вас и ваш телефон мое человеческое достоинство не унижают. Но надеюсь, что и зрители будут разговаривать по телефону хотя бы потише.

Кстати, банальный вопрос: насколько хорошо актеры видят и чувствуют зрителя со сцены во время спектакля? Или между нами стоит так называемая четвертая стена?

Актеры очень зависят от зала. Не верьте тем, кто расскажет о четвертой стене. Выдумывать ее и впадать в какой-то мир, где нет публики, – это шизофреническое насилие над собой для актера. Нет-нет, мы знаем, что публика есть, и очень нуждаемся если не в одобрении, то по крайней мере в ее внимании. Играешь, играешь, а человек встал и вышел из зала… Никакая четвертая стена не поможет тебе этого не заметить. Это очень больно и мешает работать. Зато если смеются в запланированных местах, если аплодируют, то сколько же радости это приносит! Но только не воспринимайте мои слова как руководство к действию. Если вас тошнит от спектакля, уходите. Если вам не смешно – не надо смеяться, чтобы поддержать артистов, мы переживем.

Мы, зрители, видим уже готовый мир на сцене, но от нас скрыто то, что происходит там, где текст пьесы превращается в речь персонажей. Как нам все это понять и быть на одной волне с вами, создателями этого мира?

Актеры и режиссер стараются понять, что чувствовал персонаж, почему он совершил тот или иной поступок, а потом, используя разные художественные средства, пытаются донести это до зрителей. Если зритель разделяет это наше понимание, значит, мы хорошо сработали. Если нет – то сработали мы плохо. Зрителю вообще не надо бояться чего-то не понять в современном театре. Прелесть в том, что если это хорошо, то вы сможете это оценить, даже если не все культурные коды будут вами считаны и не все режиссерские ходы разгаданы. Вы все равно почуете что-то настоящее, равно как вы почувствуете, что «тю, все такие модные, голые, яркие, а на деле какая-то фальшивка и ерунда». Значит, так оно и есть. Зритель всегда прав, потому что театр без зрителя, наверное, не может существовать. Или может… Не знаю, поживем – увидим.

Многие ваши спектакли – о женщинах. Вот и волшебница Баба-Мора… Если бы мы читали не старую и добрую сказку, а строгий учебник по обществознанию из далекого будущего, то что, на ваш взгляд, было бы написано в главе про нас, женщин начала XXI века?

Мне бы хотелось, чтобы в нем было написано, что 20-е годы XXI века вошли в историю как переломный момент в защите прав женщин, что после этого в мире не осталось дискриминации и насилия над женщинами. Но я не верю, что это возможно, и пессимистично отношусь к этой надежде. Важную роль в моем подавленном состоянии сыграли недавние события в Афганистане. Думаю, что «талибан головного мозга» неистребим и еще себя покажет, и, возможно, я доживу до момента, когда меня как женщину снова лишат права голоса, а девочкам вокруг запретят получать образование и выходить на улицу без сопровождения. Это большая беда. И никому нет дела до девочек. У меня болит за них сердце. В общем, боюсь, что 20-е годы XXI века станут началом конца борьбы за права женщин. Так напишут в учебнике.

После этой темы сложно переключиться на другие вопросы. Давайте напоследок про наше с вами поколение поговорим?

Думаю, мне очень повезло: жила в СССР, потом Союз распался, потом Эстония вступила в Евросоюз. А я все еще молодая активная женщина, и у меня впереди еще лет сорок как минимум. Ужасно интересно. Я думаю, что мы – бумеры, не так плохи, как думают про нас зумеры. Мы еще очень крепки, можем проявлять эмпатию, любовь, можем меняться. Мы живем по принципу «нет слова “не могу”, есть слово “надо”», но и по любви мы тоже можем!

Полностью интервью опубликовано в журнале «Перспектива. Поколение поиска» № 11/2021.

Рекомендуем прочитать статью о режиссере и актрисе из Беларуси Марии Матох.