Эльдар Трамов: «Сейчас самый страшный бич – одиночество»

Актер и режиссер – о цепочке обязанностей, истинной любви и нежелании стать мусорной корзиной

Теги: Национальная культура | Режиссеры | Актеры | Театр | Спектакль

В Театре им. Евг. Вахтангова состоялась премьера спектакля «Обратная сторона медали» по пьесе Флориана Зеллера. Ее поставил молодой актер, педагог Театрального института им. Б. Щукина Эльдар Трамов. Судьба благоволит к нему: после окончания Щукинского института Трамов был приглашен в Театр Вахтангова и, пропустив обычный для начинающих этап массовки, сразу сыграл Креонта в «Царе Эдипе», Фадинара в «Соломенной шляпке», Оскара Строка в «Танго между строк». Трамов дебютировал в режиссуре как ассистент Римаса Туминаса в спектакле «Война и мир», а в «Обратной стороне медали» нашел ключ к современной французской драматургии.

Ваш спектакль «Обратная сторона медали» заставляет задуматься о том, что семейная жизнь и супружеские отношения – непрерывная цепочка обязанностей.

Мне кажется, что жизнь любого человека похожа на цепочку обязанностей. У меня были обязанности перед дедушкой и бабушкой, которые меня воспитывали, перед педагогами института и так далее. Хочется соответствовать тому, что написано в Евангелии, значит, ты тоже берешь на себя какую-то обязанность. Другое дело, что эта обязанность не должна тебя разрушать.

Герои постоянно обманывают друг друга и говорят не то, что думают. Зачем?

В этом есть какая-то свобода, кураж и азарт от игры. Человек пришел на землю один и уходит один. Поэтому, когда вступаешь в какие-то взаимоотношения, даже если их можно назвать любовью, то входишь в зону несвободы. Истинная любовь – это дар. Она прилетает и улетает, ее не успеваешь сохранить. И через какое-то время уже с другим человеком входишь в систему взаимоотношений. Не любви, а взаимоотношений.

Евгений Князев, играющий в этом спектакле главную роль, – ректор Щукинского училища, вы были его студентом. Легко ли было с ним работать?

Евгений Владимирович – великий русский артист и прекрасный, тонкий и умный человек. Высшей похвалой среди учеников Вахтангова считались слова «строитель театра». Евгений Владимирович не просто великий строитель – он архитектор Щукинского училища и Вахтанговского театра. Благодаря ему студенты начали выезжать на гастроли со своими спектаклями, их уровень жизни стал лучше. На территории училища, в центре Москвы, построили огромное двухэтажное здание с большими залами для занятий. Отреставрировали старинный особняк неподалеку, превратив его в еще одно здание училища. Не останавливая учебного процесса, смогли сделать ремонт. Евгений Владимирович – константа Вахтанговского театра.

Какая тема пьесы Зеллера для вас важнее всего?

Мне хочется говорить о человеке. Я и сказал артистам: «Сегодня театр не имеет права стоять над публикой с указкой и поучать ее. И не имеет права лечь под нее, как в борделе. Одни режиссеры сейчас возомнили себя пророками, пытаются провоцировать зрителей обнаженными телами или матом, другие сделали вид, что ничего не происходит, и стараются, чтобы зрители развеселились или хотя бы блаженно подремывали. В этой ситуации театр совершенно не нужен. А хочется быть нужными». Мне кажется, что откровенный, прямой разговор со зрителями необходим.

Скажите, как вы решили стать актером?

Наверное, это судьба. Я вырос в поселке Ударный – это моя родина, моя любовь. Это маленький рабочий поселок для строителей Кубанской ГЭС в Карачаево-Черкесии. Мой дедушка попал туда по распределению после окончания института, стал учителем химии и привез бабушку. Они познакомились в Казахстане, куда была сослана семья деда, – он карачаевец. А бабушка, украинка, приехала туда по комсомольской путевке осваивать целину. Родственники деда запретили ему жениться на ней. Бабушка вернулась на Украину, но дедушка за ней приехал и забрал ее. Поначалу они жили очень бедно: у них была всего одна ложка для еды. Просто история Ромео и Джульетты. Но при нас, детях, дедушка и бабушка не проявляли своих чувств. В Ударном родилась моя мать, которую я, к сожалению, не помню. Ее не стало, когда мне был год с небольшим. Они с отцом попали в автомобильную катастрофу и моментально погибли, дедушка с бабушкой воспитывали меня и двух моих старших сестер. В Ударном была музыкальная школа, куда меня отдали, дом культуры с библиотекой, танцевальным и хоровым кружками, где устраивали концерты на все праздники и на День энергетика. У дедушки было большое хозяйство: овцы, коровы, мы ухаживали за ними, сестры доили коров. Овцы – это друзья моего детства. Я был очень нервным ребенком, потому что мне доставалось от одноклассников. Травля начиналась с вопроса: «А правда, что твоя мама умерла?». Я врал, что она в Москве, читал письма, которые она якобы мне написала. А потом мне это надоело. Закончились уроки – и я уходил в поле. Овцы щиплют траву, смотришь вокруг и забываешь обо всем. Так и жили. Трудно очень, но тепло.

Почему трудно?

Бабушка и дедушка были уже пожилые люди, часто болели. Бабушка так и не справилась с уходом дочери. Мы прятали все, что напоминало о маме, но если она случайно что-то видела, начинала плакать. И потом, это были 1990-е годы. Зарплаты и пенсии вовремя не платили, трое детей на руках. Конечно, мы никогда не голодали, но купить ничего не могли. Я донашивал за сестрой белую рубашку: бабушка переставила пуговицы на другую сторону.

И вы сбежали из Ударного?

Нет, можно сказать, что меня оттуда дедушка выслал. Когда не стало бабушки, он, понимая, что тоже скоро уйдет, сказал: «Надо ехать в Москву, в Суворовское училище». В Карачаево-Черкесии учат только на юристов и экономистов, но было понятно, что ничего такого из меня не получится. И дедушка хотел, чтобы я жил на гособеспечении, а потом поступил в институт или стал военным. В райцентре все меня знали, поскольку я выступал на разных фестивалях. И деду сказали: «Ваш мальчик занимается музыкой. Пусть поступает в Московское военно-музыкальное училище». И дедушка привез меня, 15-летнего, туда. Для всех учеников это были «ворота» в Москву. Но за них пришлось дорого платить. Наш прапорщик, он был нездоровым человеком, его потом уволили, мог разбудить нас ночью в дождь и отправить на плац. Но мы же были не солдатами, а 15-летними мальчиками… Дома я играл на фортепиано, а в училище пришлось срочно осваивать кларнет, чтобы играть в оркестре курса. Но у меня был неправильный прикус, я мучился и домучился до кисты… На третьем курсе понял: армия – это не мой путь. Решил куда-то поступить, но боялся сказать дедушке, чтобы не расстроить его. Во время учебы мы показывали какие-то капустники, и товарищ сказал: «Поступай в театральный». Добавил, что есть Щукинское театральное училище. И мы поехали на станцию «Щукинская». Хорошо, что спросили у какой-то женщины, не знает ли она, где Щукинское училище при Театре Вахтангова. До сих пор ее помню: она была такая солнечная, тонкая. Дама сказала: «Театр Вахтангова на Арбате. Наверное, училище рядом». Мы приехали на Арбат. Я в черной военной форме с красными лампасами, как с арены цирка, бритый. А там абитуриенты поют песни под гитару, рассказывают друг другу о педагогах, училищах… Я читал трагическое стихотворение Лермонтова «Узник»: «Отворите мне темницу…» с очень сильным акцентом. Слушавшие абитуриентов Ольга Борисовна Барнет и руководитель курса Валентина Петровна Николаенко от хохота просто сползли под стол. От души посмеявшись, они сказали: «Теперь давайте что-нибудь смешное». Я подумал, что они надо мной издеваются, заплакал от обиды и ушел. Думал – все. Но меня догнал Володя Логвинов – тогда второкурсник, а теперь прекрасный артист Вахтанговского театра, и говорит: «Вернись, тебя зовут». Так и поступил.

Став студентом, вы наверняка узнали, что такое богемная жизнь?

Я ее не видел (смеется). Я знал только два маршрута: «общежитие – институт» и обратно. Вечером в общежитии что-то съели, поспали и обратно в институт. Таким был весь наш курс. Студенты сейчас живут совсем не так. Я за них радуюсь: они красиво одеваются, гуляют, ходят в кафе, многие приезжают на машинах, освоив каршеринг. У нас ничего такого не было. Я в первый раз попал в казино, когда стал репетировать «Дон Жуана» и понял, что совсем не знаю московской ночной жизни. Я ходил в институт с двумя огромными черными полиэтиленовыми пакетами, в них лежали реквизит, костюмы, книжки. Не помню, какая была стипендия, в буфете мы все время ели в долг. Но нам помогали добрые ангелы. Долг накапливается, накапливается, а потом приходишь, и буфетчица говорит: «Эльдарчик, твой долг закрыли». Спрашиваешь: «Кто?» Она отвечает: «Не скажу». Думаю, что за нас платили педагоги.

Вы очень хорошо поете. Вы учились на драматического артиста или на артиста оперетты?

Артистов оперетты готовили на параллельном курсе. Но мне разрешили заниматься с их вокальными педагогами. Выиграв первый приз на конкурсе «OperettaLand», я стал серьезно заниматься вокалом. Учился в молодежной оперной программе Большого театра Дмитрия Вдовина, но наступил момент, когда нужно было выбирать: опера или театр, – и я выбрал театр.

У вас красивый баритон, пели бы сейчас в Большом театре. Не жалеете?

Нет, у каждого своя судьба.

Вы знали, что после окончания Щукинского училища будете работать в Вахтанговском театре?

Конечно, не знал, но был уверен, что это мое место. В момент окончания института я был абсолютно спокоен. Не резонировал, практически никуда не показывался, только подыгрывал однокурсникам. Я не знал, как это произойдет, но знал, что не могу не попасть сюда и не могу не понравиться Римасу Туминасу как актерский материал.

Вы сейчас актер, который ставит спектакли, или режиссер, который играет в спектаклях?

Думаю, скорее второе. Я к этому стремлюсь, во-первых, потому что так могу сделать больше и больше отдать. А во-вторых, сейчас иногда думаю, что мне не хочется больше играть. Может быть, я просто устал. Был очень сложный год: работа над спектаклем «Война и мир», события, которые произошли…

Как в вашей жизни появилось кино и нужно ли вам сниматься?

Это нужно, чтобы владеть другой стороной актерской профессии. Но сейчас я часто отказываюсь даже от главных ролей, если предлагают материал, по художественной ценности не равный тому, что делается в театре. Кино появилось в моей жизни как-то само собой. Моя однокурсница Катя Дубровская ушла из актерской профессии, стала кастинг-директором и пригласила меня. Наверное, я отказываюсь еще и потому, что не хочется становиться «мусорной корзиной». Недавно был в гостях в загородном доме, там в уборной лежали «Тайны звезд» и еще много «желтых» глянцевых журналов. И я подумал: «Не дай Бог оказаться в одном из них и лежать здесь».

Студенты Щукинского училища, где вы преподаете, сильно отличаются от вас в их возрасте? Какие они сейчас?

Они свободные, и мне кажется, что, многого не умея, они больше знают… Мы по сравнению с ними – юные родственники из Крыжополя. Испуганные, затюканные, слушали мнения всех, открыв рот. Сейчас студенты знают, кого надо слушать, кого нет, кто из себя что-то представляет, а кто нет. Они более коммуникабельные. Мое поколение, к сожалению, я себя корю за это, многого боялось. Мы дети 1990-х, взрослые с трудом добывали деньги на то, чтобы нас прокормить и как-то одеть. Мы постоянно слышали их разговоры о том, как все плохо и неизвестно, что будет завтра. В тех, кому сейчас 40 и старше, есть какая-то уверенность, основательность. Их детство пришлось на более стабильные времена. А у многих детей 1990-х есть, к сожалению, какая-то ущербность, чувство раба, о котором писали Чехов и Достоевский. Мы недавно встречались со своим курсом по училищу. Пока как следует не выпили, ничего не могли сказать друг другу. А когда выпили, такие волны пошли. Говорили о том, как изменились внешне, как хотели быть одними, а стали совсем другими.

Сейчас люди проводят много времени в соцсетях. Почему вы во время пандемии ушли из них?

Потому что понял: я стал жить не своей, а чужой жизнью, постоянно просматривать и комментировать чьи-то страницы. Например, постоянно общался с одним артистом в соцсети. А когда мы встретились на спектакле, оказалось, что это совсем другой человек. В этом есть ловушка: в соцсетях общаешься как бы не ты, а один из твоих «образов», самый болтливый и всегда готовый к разговору. Думаю, что сейчас самый страшный бич – это одиночество. Не уединение – это великая вещь, – а одиночество. Чем больше социальных сетей, тем оно острее. Потому что человек должен все время идти к себе, пытаться себя понять. А Интернет предлагает обратное, движение от себя. Сделать фотографию и выложить ее, чтобы создать какой-то фасад. И чем красивее этот фасад, тем, как правило, страшнее внутри.

Как сделать театр привлекательным для молодых людей, которые сидят в социальных сетях?

С ними надо говорить. Мало кто знает, какие они одинокие. Как боятся открыться даже самым близким… Боятся показаться слабыми, потому что сейчас все ориентированы на то, чтобы казаться сильнее, богаче и успешнее, чем они есть. А это огромная психологическая нагрузка, ломающая судьбы. В театре надо говорить со зрителем на равных.

И не провоцировать его?

Зачем? Провокаций полно и в жизни: достаточно один раз проехать в метро. Знаете, у Чехова в рассказе «Письмо» пьяненький священник говорит: «Наказующие и без тебя найдутся, а ты бы для родного сына милующих поискал!». Мне кажется, надо жалеть друг друга. Очень жалеть, потому что многие сейчас очень тяжело живут.

Что дал вам опыт работы с итальянскими режиссерами?

Итальянцы ничем не отличаются от нас. Профессионал, он и в Африке профессионал (смеется) – или не профессионал. Особых знаний они мне не дали. В моей жизни было одно большое потрясение – работа с Римасом Туминасом. Это как солнечный удар. Больше ничего подобного в моей жизни не было.

Что собираетесь делать в ближайшем будущем?

По мере сил воплощать свои планы. Много думаю о театре, потому что я воспитан театром и мыслю им. Очень хотелось бы, чтобы Вахтанговский театр сохранялся. Чтобы мы не расплескали то, что накопили за последние годы. А еще я понимаю, что должен все время отдавать. Моя любимая притча в Евангелии – притча о талантах. Она самая жестокая у Христа: у кого много – тому прибавится, а у кого мало – у того и отнимется. И я понимаю, что я должен отдавать, сколько смогу.

Полностью интервью опубликовано в журнале «Перспектива. Поколение поиска» № 9/2022.