Екатерина Коростиченко: «Свобода мысли важна во всем»

Как философия строить и жить помогает

Коростиченко Екатерина Игоревна — религиовед, организатор науки, научный сотрудник Института философии РАН, автор проекта «Неверие в мегаполисах России», победитель конкурса грантов президента РФ, член Президиума Российского философского общества.

О книге, изменившей жизнь, о пользе философии в медицине, образовании и управлении государством, о духовности вне религии, почему не все неверующие — атеисты, а популяризировать науку сложнее, чем ее делать, — читайте в интервью.

Когда в вашей жизни появилась наука?

Интерес к науке как к сфере человеческой деятельности, одной из форм познания мира, появился у меня в школьные годы. В то время была очень популярна книжная серия «Я познаю мир», многотомная энциклопедия для детей. Помню, покупала эти книги на самостоятельно заработанные деньги. Работать я начала довольно рано, уже в 11–12 лет я заработала свои первые деньги. Мама преподавала в кулинарном училище и каждое лето возила своих студентов на производственную практику. Я ездила вместе с ней, участвовала в общей работе. Мне был интересен этот «взрослый мир», чувствовала себя очень комфортно в нем. Уже тогда стало очевидно, что познавать, интересоваться жизненно необходимо для меня.

Первые книги «Я познаю мир» я купила именно на летней практике. Мне особенно запомнился том про растения, еще в серии была отличная книга, посвященная анатомии. В школе я хорошо знала биологию, ездила на олимпиады по этому предмету, была очень горда собой, когда заняла шестое место на республиканской олимпиаде. Благодаря этим книгам знала больше школьной программы, поэтому их никак нельзя назвать детскими, примитивными. Думаю, это связано с тем, что над созданием серии трудились такие люди, как Николай Дроздов, автор программы в «Мире животных», писатель Александр Волков, чья книга «Волшебник Изумрудного города» была одной из моих любимых в раннем детстве.

Я всегда много читала. У моего дедушки была прекрасная библиотека. В ней была собрана вся классика русской литературы. Дедушка имел хорошую подборку энциклопедий, словарей, можно было найти литературную критику, научные труды по истории, сочинения русских философов: Чернышевского, Герцена, Ленина. Совершенно перевернула мое сознание случайно найденная в шкафу «Настольная книга атеиста». Я училась в восьмом классе, готовилась к олимпиаде по обществознанию, когда мне на глаза попалась эта книга. Она в конечном итоге повлияла на мой выбор профессии. Примерно тогда у меня появились первые мысли, что в будущем я хочу заниматься изучением религии, исследовать различные формы неверия. У меня достаточно рано сформировалось понимание будущей профессии, позднее стало ясно, где я буду учиться. Выбор учебного заведения для меня был очевиден: МГУ имени М.В. Ломоносова, потому что никаких других университетов не знала, в принципе ничего не слышала про высшее образование в России. Я жила в маленьком государстве на границе Украины и Молдавии, в Приднестровье. Там на слуху был только МГУ, нечто недосягаемое.

Сложно было поступать?

У меня была огромная мотивация учиться и совершенно безумное и очень честолюбивое представление о том, что я буду учиться только в МГУ и нигде больше. У меня не было ни репетиторов, ни любых других возможностей подготовиться к поступлению, единственное — родители оплатили мне подготовительные курсы в Москве. Я ходила на лекции по обществознанию, истории, литературе. Все это не гарантировало поступления, но, по крайней мере, помогло в конечном итоге сориентироваться, понять в общих чертах, что может быть на экзаменах. Довольно много готовилась самостоятельно, и мне удалось поступить. На тот момент нужно было написать сочинение по литературе, эссе по обществознанию, пройти по нему же тестирование и сдать устный экзамен по истории. В сентябре 2007 года, к моей великой радости, я была зачислена на отделение религиоведения философского факультета МГУ.

Сейчас сложно поверить, что моя история в религиоведении началась с книги из дедушкиной библиотеки. В один из первых месяцев учебы я пришла с этой книгой на кафедру, показала заведующему И.Н. Яблокову. Мне так хотелось поделиться, показать, что я, первокурсница, знакома с профессиональной литературой по религиоведению. Конечно, ждала одобрения. Помню, Игорь Николаевич внимательно на меня посмотрел и сдержанно поинтересовался, откуда она у меня. Я ему рассказала, как она ко мне попала. Спустя время узнала, что книга издавалась девять раз, а в составе коллектива авторов были сотрудники кафедры. Конечно, удивительное совпадение.

Когда вы взяли эту книгу с полки деда, прочитали ее, каким было самое яркое впечатление?

Что я хочу поступить в университет и заниматься изучением религии. В книге было огромное количество иллюстраций, например, картина территориального распространения той или иной религии, графики, цифры. Это не просто книга, в которой можно было прочитать о том, что представляет собой религиозное явление, в ней были представлены социологические данные о религиях на разных континентах, о гендерном и возрастном портрете верующего и прочее. Меня это привлекло.

В вашей семье были люди, связанные с наукой, или вы первая?

В моей семье не было таких людей. По материнской линии все женщины в той или иной степени были задействованы в кулинарии, в отрасли общественного питания: бабушка и тетя — повара 6-го разряда, специалисты наивысшей категории, мама — инженер-технолог общественного питания. Она единственная с высшим образованием, окончила университет в Могилеве, Беларуси, там же я и родилась на последнем курсе ее обучения. Мама шутит, что моя одержимость наукой может быть связана с ее преддипломным рвением. Со стороны отца это строители, военные. Только мой дед был человеком, который был действительно близок к науке. Бабушка рассказывала, что его приглашали на радио, он писал заметки в газеты, периодически с кем-то полемизировал. Всю жизнь он собирал книги. По словам бабушки, «Настольную книгу атеиста» он специально приобрел, чтобы дискутировать с баптистами, живущими по соседству. Дед, вероятнее всего (мне было три, когда его не стало), был атеистом, состоял в компартии. Думаю, как человек с живым, острым умом он не мог пройти мимо разговоров на мировоззренческие темы. Он был самоучкой, очень талантливым человеком.

Как вы думаете, на чем основано ваше намерение поступить в университет?

Было такое предвкушение, что поступлю в университет — и начнется самое интересное в моей жизни. Казалось, что период до университета — всего лишь подготовка к чему-то важному. Я четко оценивала свои силы. Не была отличницей в школе, у меня были проблемы с математикой, не совсем хорошо знала русский язык, делала орфографические ошибки. Но была абсолютно влюблена в историю, обществознание и биологию. Университет тогда мне представлялся как особое место, где можно узнать максимально много по любому вопросу, а МГУ — эталон в образовании. Я была уверена, что только там преподают абсолютные «топы», дают образование. Мне казалось: попаду в МГУ — и смогу наконец-то получить знания обо всем, что волнует, спрашивать, искать ответы на интересующие вопросы.

Оправдались ли ваши ожидания?

Нет, оказалось, что уровень преподавания не соответствует моим ожиданиям. Как и многие мои однокурсники, пережила «кризис второго года обучения»: в образовании разочаровалась на втором курсе. Тогда я столкнулась с проблемой старения кадров. Молодые преподаватели не остаются на факультете (для них не находят ставки), а пожилых профессоров не увольняют. Как ни крути, преподаватели в почтенном возрасте не могут зарядить молодежь тем интересом, мотивацией, любовью к знанию, которые необходимы для продуктивного процесса обучения. Кроме того, зачастую они пользуются устаревшими данными, не знакомы с современным состоянием науки. В философии преподаватели 70–80 лет, их было много, заставшие еще диалектический материализм, мыслят и строят свое преподавание в этом ключе.

Когда вы поступили, какое было соотношение юношей и девушек на философском факультете?

На философском факультете в основном учатся девушки. Исторически группа религиоведов небольшая — набор до 15 человек. В год моего поступления нас было 12, из которых только два молодых человека. В конечном итоге только один парень из нашей группы получил диплом, другого отчислили с 4-го курса из-за какой-то криминальной истории. На потоке, наверное, процентов 15 было парней.

Расскажите немного про учебу, возможно, уже тогда появлялись научные идеи?

Я продуманно подошла к своему образованию и будущей профессии. Уже на втором курсе понимала: если не заниматься самостоятельно предметом, который нам преподавали, то потеряю время, эти пять лет, которые планировала потратить на образование. Мне казалось, что меня будут учить, транслировать новые знания, а оказалось, обучение — это активная самостоятельная деятельность: надо было много читать, усваивать, быстро анализировать информацию. Со второго курса я стала ориентироваться уже на будущее: поняла, что буду дальше заниматься наукой, и начала писать статьи. Первые попытки были ученическими. Это всегда очень сложно — писать серьезную научную работу впервые, подаваться на первые конференции. Образование для меня больше происходило в библиотеках. Бывало такое, что я не ходила на какие-то лекции, потому что понимала, что пользы от них получу немного, а гораздо больше узнаю, если прочитаю первоисточники по философии или религиоведению.

В тот момент у вас было понимание того, чем вы хотите заниматься в будущем?

На кафедре первое время я занималась тибетским буддизмом, сначала автохтонными практиками религии бон — национальной религии тибетцев, потом углублялась в различные школы буддизма, пыталась учить тибетский язык, ходила в Институт востоковедения РАН, в перспективе планировала туда устроиться. В конечном итоге поняла, что с восточной философией не хочу связывать свою жизнь. На втором году аспирантуры мне пришлось поменять научного руководителя и тему исследований. В итоге за два года я написала диссертацию не по буддизму, а по неверию, по свободомыслию в отношении религии. После защиты у меня не было четкого представления о том, кем конкретно я буду работать, преподавателем или научным сотрудником, но понимала, что хочу писать научные тексты, хочу организовывать науку, что мне нравится заниматься наукой, потому что это огромное удовольствие — не просто узнавать, но еще и создавать научный продукт, давать возможность людям познакомиться с тем, что я обнаружила в процессе научного поиска, проанализировала, чему дала свою экспертную оценку.

Получается, вам хотелось открывать что-то новое и делиться этим с аудиторией? 

К популяризации науки я пришла заметно позже. Когда у меня появилась начитанность в своей области, стала понимать, что мне не хватает рамок научных статей для трансляции своей позиции. Мне хотелось делиться своими находками, просвещать людей, знакомить их с тем, что мне кажется интересным и важным. Говорить просто о научных результатах — это особый талант, и не все ученые умеют это делать. Сначала я полноценно занималась углублением в предмет, то есть читала профессиональную литературу, узнавала свою область, при этом старалась заниматься организацией науки: организовывала конференции, круглые столы — это то, что я делаю лучше всего, как мне кажется. Сейчас пишу заметки по своей теме в телеграм-канал, но планирую расширить эту деятельность, может, буду снимать тематические ролики. Мне бы хотелось дальше заниматься популяризацией знаний о религии и неверии.

В чем, на ваш взгляд, ключевая сложность популяризации науки?

Ученые довольно специфичны и изолированы в коммуникации. Во-первых, они достаточно пассивны, потому что варятся в узком кругу своей профессиональной области, а во-вторых, разговор на языке масс, на языке читателя — это всегда дополнительная сложность для специалистов, к которым, несомненно, относятся ученые. Я, например, пишу для читателя, чтобы человек, взявший мою статью, не рылся в словарях, не искал термины, а прочитал текст и понял его, и ему было бы интересно. Но, к сожалению, большинство ученых пишут будто бы для себя — язык тяжеловесный, нагружен причастиями, деепричастиями, канцеляритом. Чтобы написать хороший популярный текст, надо прилагать к этому усилия и понимать культуру русского языка.

Насколько важна сейчас сфера философских наук?

Можно говорить словами Томаса Манна в «Докторе Фаусте»: «философия — царица всех наук», она «обозревает, сводит в духовное единство, систематизирует и проясняет результаты исследования во всех областях науки». Вспомнить точку зрения, что наука возникла и развивалась в недрах философии, объединяющей совокупность представлений человека о самом себе, окружающем мире. Мало кто знает, что Московский университет, в соответствии с планом М.В. Ломоносова, имел три основных факультета: философский, юридический, медицинский. Обучение все студенты начинали на философском, где получали фундаментальную подготовку по естественным и гуманитарным наукам. Только потом они могли продолжить обучение, получить специализацию. Это модель средневекового университета, где философия является отправной точкой всякого образования.

В наше время, в условиях идеологического вакуума, государство пытается найти консолидирующую силу, сплотить общество, создать работающую идеологию для успешной реализации целей развития страны. В качестве инструмента интеграции выступают как традиционные ценности — религия, православие, — так и патриотическая риторика. То есть не только Парады Победы на 9 мая, акция «Бессмертный полк», но и патриотическое воспитание в школах.

Но, к сожалению, сейчас эти «скрепы» малопривлекательны как некий «клей», соединяющий нацию, семью, сообщество людей, они не совсем адекватно воспринимаются, о них говорят не иначе как в саркастическом ключе. Многие родители негативно относятся к религиозному воспитанию своих детей: предмет «Основы православной культуры» вызывает неприятие как у родителей, так и у широкой общественности, это конфликтная тема. История с патриотизмом у молодежи тоже не всегда находит отклик. Сейчас философские институции могли бы создать и предложить некие «уроки мировоззрения» (над названием нужно подумать), на которых школьники или студенты обсуждали бы мировоззренческие вопросы, проблемы морали, добра и зла, например, каково место и предназначение человека в мире и прочее. Такое мировоззренческое образование необходимо использовать в образовательных целях.

Можно расширить учебный предмет «Основы светской этики», сделать акцент на проблеме гражданственности и патриотизма, но не в категорическом ключе, дать представление о существующем многообразии разных точек зрения на устройство мира, среди которых нет единственно верной, что у человека есть свобода мышления, свобода понимать и делать свой выбор. Вот этому и учит философия — быть гибким, не догматизировать одну точку зрения. Свобода мысли важна во всем — это не способ нарушать закон, не вольнодумство, а свобода творчества, свобода выбирать адекватные идеи. Для этого нужно иметь критическое мышление, а философия как раз ему и учит.

В полном ли объеме преподается критическое мышление в российских вузах, в частности, в вашем?

Сейчас есть общая проблема сокращения часов по философии, сокращения сотрудников философских кафедр. Увеличивается количество часов по истории и уменьшается количество часов по специализированным философским дисциплинам. Если брать отделение религиоведения на философском факультете МГУ, в последнее время появляются новые курсы по истории, но уходят узконаправленные курсы по специальности. Я считаю, что это негативная тенденция. Сейчас в Балтийском федеральном университете им. Канта преподается курс по критическому мышлению, он посвящен основам рационального мышления, тренирует навыки аргументации и убеждения. Я думаю, профессиональные философы как никто могут подготовить обучающихся по этому предмету, научить критически мыслить.

Получается, для современного человека актуально разбираться в вопросах философии. Что вас еще привлекает в науке?

Возможность изменить мир. Для меня это попытка сделать что-то полезное, внести свой вклад в образовательную и мировоззренческую сферы, если будет на то запрос. Философия хороша как особый вид экспертного знания, она может дать свою экспертную оценку при разборе сложных ситуаций. Есть социальная философия, философия права, биоэтика, которой я сейчас занимаюсь, — это близкие к практической жизни отрасли философии. Философию не стоит воспринимать как элитарное абстрактное знание.

Вы упомянули кафедру биоэтики и международного медицинского права. Расскажите о своей работе на ней, почему выбрали именно это направление?

Мне всегда была интересна практическая составляющая философии. Есть области философии, направленные на решение конкретных задач, в том числе биоэтика. Она касается таких вопросов, как добровольный уход из жизни, пересадка органов, аборты, редактирование генома и так далее. Это темы, которые вызывают сложные этические дилеммы, на них нет однозначных ответов у врачей, генетиков. Философы могут дать экспертную оценку и помочь врачам снять с себя бремя сложных этических вопросов.

Конкретно в медицинском университете им. Н.И. Пирогова я исследовала этические проблемы, возникающие у врачей детской паллиативной помощи в процессе работы. В рамках гранта Российского научного фонда мы с коллегами работали над выявлением мировоззренческих установок врачей детской паллиативной помощи, нас интересовало, какие возникают проблемы в момент коммуникации между врачами и пациентами — детьми и их родителями. В процессе диалога поднимаются разные сложные темы, касающиеся отношения к религии, вере, жизни и смерти, болезни, возникают переживания экзистенциального характера, зачастую болезненные. Для снижения уязвимости требуется помощь психолога, духовника, православного священника, если принимать во внимание, что большинство верующих в нашей стране относят себя к православной вере. В результате интервьюирования врачей детской паллиативной помощи мы выяснили, что связь между родителями и врачом формирует именно священник. Практически все врачи, принявшие участие в интервью, признают за ним решающую роль в выстраивании коммуникации. По их мнению, он решает проблемы экзистенциального порядка, говорит с родителями о будущем ребенка, о болезни, неизбежности смерти, чувстве вины, способах совладания с горем. Дети не выздоравливают в условиях паллиатива, но нуждаются в комфортных условиях для оставшегося срока жизни. Необходимо работать с семьей пациента, помочь им пережить утрату.

Такие темы являются практическими, требующими философского осмысления. Например, специалист по философии, религиоведению может определить, какое место в системе ценностей медицинского работника в реальности занимает религия, какие ценностные установки могут повлиять на выбор того или иного решения во врачебной практике, проанализировать способы совладения с действительностью как родителей, так и врачей, выявить причины морального дистресса, который испытывают врачи, и так далее.

После того как вы выявляете проблему, указываете на нее, что делаете дальше?

Мы хотели бы подготовить реально работающие методические рекомендации для врачей детской паллиативной помощи по общению с пациентами, а также глоссарий, словарь терминов для медицинских работников, в котором доступно разъяснялись бы основные понятия философии, например, что такое дискурс, экзистенция, релятивизм и прочее. Они могли бы взять эту книгу, прочитать и понять, что имеется в виду. Это помогло бы улучшить коммуникацию между медицинскими работниками и гуманитариями в процессе междисциплинарной работы. К сожалению, среди моих коллег по философии бытует практика «поднять интересные вопросы», но не отвечать на них. Мне такой подход не близок.

Мне кажется, это было бы результативно во многих ситуациях. Хотелось услышать о вашей научной работе: о чем исследование «Место и роль Российского гуманистического общества в духовной жизни современной России»?

Статья с этим названием была подготовлена в рамках одного из научных грантов. Тогда нас интересовало общее состояние и перспективы развития организованного свободомыслия в отношении религии: то, каким образом функционируют организации неверующих в Москве и Санкт-Петербурге. Я и моя коллега проводили интервью людей, которые состояли на тот момент в различных организациях гуманистов, скептиков, атеистов, антиклерикалов (свободомыслие в отношении религии, прямо скажем, не исчерпывается атеизмом). Мы разработали анкету, которую затем отправили в группы, атеистические паблики в социальных сетях. Мы собрали достаточно много ответов, получили около 2000 анкет, затем сделали более узкую выборку, потому что нас интересовали именно те люди, которые входят в организации. Малая выборка состояла из 120 человек, которые активно участвовали в этой деятельности.

Кто такие организованные неверующие? Допустим, есть просто верующие, а есть воцерковленные — люди, участвующие в церковной жизни. Также есть атеисты, люди неверующие, скептики, гуманисты, а есть те из них, кто входит в различные организации. Им необходима институционализация своего мировоззрения.

Что касается работы, которую вы упомянули, она посвящена Российскому гуманистическому обществу (РГО), которое пыталось в 1990–2000-е годы создать светскую альтернативу доминирующей в нашей стране православной религии. РГО — одна из старейших организаций в постсоветской России, ориентированных на защиту секулярного мировоззрения, критикующих религию и церковь. Общество до сих пор существует, но уже не с таким размахом, как в 1990-е годы. В результате работы над статьей у нас возникали вопросы, в том числе: как происходила динамика развития организации, почему общество в конечном итоге распалось. На сегодняшний день РГО насчитывает не более 30 человек, они не занимаются своей основной деятельностью — критикой религии, — а в большей степени критикуют власть и обсуждают политические вопросы. Это определенно не то, что нас интересовало, когда мы начинали свое исследование.

Что для вас духовная жизнь?

Духовность бывает разная, не только религиозная, но и атеистическая, внерелигиозная. Сейчас в мире увеличивается количество людей, которые являются духовными, но не религиозными. Есть, например, гуманисты — это люди, ценящие достоинство человека, интеллектуальную свободу, способность человека критически мыслить, придавать самостоятельно смысл своей жизни, относиться уважительно к природе, окружающему миру, чувствующие глубокую связь с ним. Их никак нельзя назвать лишенными духовной жизни. Гуманизм я понимаю не в том ключе, что человек — царь природы и он является наивысшей ценностью. Я признаю равноценность жизней всех живых разумных существ. Конкретно про этот гуманизм, который предполагает уважительно относиться и к человеку, и к животным, я в последнее время пишу.

Питер Сингер, современный австралийский философ, впервые публично затронул тему благополучия животных, жестокого обращения с ними. В 1970-е годы у него вышла книга «Освобождение животных» — это послужило толчком к развитию зоозащитного движения. Будучи атеистом, неверующим, он является высокодуховным человеком, с моей точки зрения. Основную часть своего дохода Сингер жертвует на нужды бедных во всем мире, он не только занимается проблемами освобождения животных. Первая его научная работа касалась сокращения бедности в глобальном масштабе. Я считаю, что это и есть духовность — гуманизм, любовь к людям, любовь к окружающей среде, попытка созидать, создавать условия для более здорового общества.

Это как раз то, чем вы занимаетесь. Во что выливается ваша научная деятельность? Какие у вас сейчас цели в науке, что вам хотелось бы сделать в этой сфере?

В рамках продолжения работы по направлению медицинской этики, философии медицины мы с коллегами решили заняться изучением суеверий и примет в медицинской практике. Проще говоря, нам интересно, в какие приметы верят врачи. Во врачебной среде много суеверных людей, например, среди акушеров-гинекологов есть такое поверье, что если женщина рожает, то ей нужно распустить волосы, тогда роды пройдут легко и без осложнений. Одна из самых распространенных и универсальных примет гласит, что врачам на работе не стоит желать спокойной ночи, доброго утра и хорошего дежурства. Считается, что эти фразы сработают наоборот: получится трудная и насыщенная смена. Иррациональные убеждения свойственны многим медицинским работникам, они очень распространены. Хотелось бы исследовать их качественными и количественными методами — провести интервьюирование врачей и по результатам подготовить научную статью.

Удивительно, раньше не знала, что у врачей есть суеверия. У вас много работ по немецкому мировоззрению — почему именно Германия?

Мой основной иностранный язык — немецкий. Когда я начинала свой путь в науке, то решила взять тему, которая предполагает работу с немецкими источниками. Мне казалось, что писать научные тексты только по русскоязычному материалу недостаточно, нужно брать другую литературу, в моем случае на немецком языке. Я в целом сторонник того, чтобы разрабатывать новую научную сферу, к которой ранее никто не обращался. Возьмем, например, суеверия в медицинской среде — нет ни одной работы на русском языке, которая касалась бы этой темы. Нужно работать в первую очередь не с вторичными источниками, то есть теоретическими работами по теме, а искать первоисточники по новой теме. Информация, которую можно получить при общении с респондентами, уникальна, например, в своей диссертации я общалась с представителями немецких атеистических организаций, читала их посты в соцсетях, знакомилась с программными документами организаций, к которым они принадлежали, выписывала печатные журналы, выходившие на протяжении многих лет. Это настоящая наука — собирать из разрозненных первичных данных новое знание, а не изучать мелкие аспекты учения Канта или Гегеля в сотый раз. Я приверженец немецкого подхода в анализе научной информации.

Наверное, то, что я начала заниматься немецкой спецификой, государственно-конфессиональными отношениями Германии, немецкой философией, в какой-то степени сформировало меня как ученого. Если американская модель написания научного материала — это минимум ссылок, краткость, аналитичность, то немецкая модель — это чтение огромного количества литературы, обзорный характер работы, глубокая проработка источников, каждый факт должен подтверждаться ссылкой. Мне кажется, это правильный подход.

Что для вас религия как институт гражданского общества? Как вы воспринимаете социальный аспект религии?

Я согласна с трактовкой феномена религии, предложенной Уильямом Джеймсом, известным философом, одним из основателей прагматизма. В своей книге «Многообразие религиозного опыта» — это ключевая работа для многих исследователей религии — он писал о двух пониманиях религии: с одной стороны, как об учреждении, как социальном институте, а с другой, как о внутреннем, личном переживании. Если говорить о религии как институте, то это нужный институт, который должен существовать отдельно от государства, должен быть сохранен мировоззренческий нейтралитет: свобода совести, свобода вероисповедания. Когда церковь вмешивается в дела государства — это уже нарушение конституции страны, так как в Российской Федерации церковь законодательно отделена от государства.

Одной из причин, почему меня привлекла Германия в научном плане, является ее история взаимоотношений церкви и государства. В Германии отделения церкви от государства фактически нет, по этой причине в стране очень длительная, многовековая философская традиция свободомыслия в отношении религии. Мне было интересно посмотреть, как от Канта и немецкого просвещения через исторические перипетии, в том числе объединение Германии, произошли эти процессы секуляризации и как взаимодействуют государство и церковь, государство и религиозные организации в этой стране.

Нельзя сказать, что в России церковь отделена от государства: по конституции это так, но на самом деле, как я уже говорила о «скрепах», религиозном образовании, — религия присутствует в государственной деятельности. Я не считаю, что это правильно. Церковь занимается благотворительностью — это хорошо, на мой взгляд, церковь помогает нищим, больным, создает реабилитационные центры. Это нужная функция церкви как гражданского института. Но то, что церковь пытается залезть в политику и влиять на государственные решения, — это, безусловно, нарушение.

Как вы считаете, по какой причине в нашей многоконфессиональной стране не так сильно развиты религиоведческие подразделения (отделения, кафедры, центры), а также смежные с религиоведением дисциплины?

Самоидентификация религиоведения тесно связана с его историей, в том числе с выявлением влияния традиций на его современное состояние.

В советское время параллельно с кафедрами диалектического материализма и кафедрами исторического материализма на философских факультетах работали кафедры научного атеизма, которые были созданы для преподавания истории и теории атеизма и религии. На конец 1981 года в советских вузах насчитывалось 32 кафедры. На рубеже 1980–1990-х годов большинство кафедр научного атеизма были реорганизованы в кафедры религиоведения или философии религий. В 1991 году был закрыт Институт научного атеизма. Сейчас существует государственный стандарт высшего профессионального образования, соответственно которому во многих вузах обучают студентов по направлению «Религиоведение».

Научный атеизм — один из предшественников современного религиоведения, а сам он черпал свои истоки в антирелигиозной пропаганде. Здесь стоит немного обратиться к истории, чтобы ответить на ваш вопрос. С победой революции в молодой России стала появляться серьезная пропаганда атеизма, в 1925 году возник Союз воинствующих безбожников, просуществовавший до 1947 года. Он был ликвидирован из-за смены общего курса государства в отношении религии. В военное время, в 1943 году, после встречи Сталина с иерархами Русской православной церкви государством были сделаны некоторые послабления в отношении религии. Одним из аргументов в пользу такого решения могла стать роль церкви в консолидации общества в деле борьбы с фашизмом. Однако вплоть до начала перестройки официальное отношение советского государства к религии оставалось прохладным. В то время антирелигиозная пропаганда была все еще существенна. Если посмотреть литературу, которая была написана в те годы советскими религиоведами, можно заметить ее идеологическую нагруженность.

Когда в 1990-е годы мы отказались от марксистско-ленинского наследия, оказалось, что у нас не выработано методологическое оснащение религиоведения как самостоятельной дисциплины: нет стандартов, нет методического обеспечения его преподавания. Дискуссии о современном состоянии религиоведения, его предмете, методе и путях его развития ведутся до сих пор. Некоторые авторы утверждают, что религиоведение находится в состоянии кризиса и этот кризис выражается прежде всего в отсутствии единой методологии, аморфности предмета. Между тем в последние годы укрепляются позиции богословского образования, увеличивается численность кафедр теологии, несколько лет назад была защищена первая в стране диссертация по теологии. Это говорит о том, что помимо религиоведения у нас в гуманитарном поле возникает другая конкурирующая дисциплина, активно развивающаяся, получающая государственную поддержку, хорошее финансирование. Даже если посмотреть по грантам, по теологии даются огромные гранты, например, фонд РФФИ несколько лет назад выделил до 232 миллионов рублей.

Вы верующий человек?

Нет, неверующий, хотя меня крестили в детстве, воспитывали в православной вере, с детских лет я знала основные христианские молитвы. Можно сказать, что я из религиозной семьи, по крайней мере, все женщины в моей семье — верующие. Религия никогда не навязывалась мне, она просто была одной из составляющих повседневной жизни.